Мы из стройбата. Юлиан Калвер

мрак бокала, а?

      – А чё это мы тебе, интересно, самцы? – вызверился Мурчик.

      – Ну, дак я так понял, что вас в армию забирают, да? – переместил алчный взгляд с бутылки на кружку явно похмельный обладатель костюма, – а самок в армию, к сожалению, не берут. Так что мне кажется, что вы – самые настоящие самцы. Плесните, а?

      Говоря это, проситель судорожно открывал стаканчик, который столь же судорожно складывался обратно в походное положение. Последнее «а» было сказано так жалобно, что Пронин дрогнул сердцем и спросил у Торчка:

      – Ну что, плеснём? А то он аж приплясывает от жажды!

      – На всех не напасёшься, – промычал Игорь.

      – От пусть сперва спляшет по-человечески, тогда и плеснём, – сказал пьяный Мурчик.

      – А я плясать не умею, – расстроился костюм, – давайте я лучше стихотворение расскажу? Пушкина!

      – Рассказывай! – взмахнул рукой Мурчик, потёр глаза и присмотрелся.

      У него в глазах алкоголь превратил цельную человеческую фигуру просителя в костюм. Человека он не видел – только пиджак и брюки.

      «Странные метаморфозы произошли с клетками головного мозга под действием этиловых спиртов, плюс катализ в виде солнечного подогрева», – подумалось ему.

      В школе у Мурчика было пять по химии. Он потряс головой, а костюм подбоченился и с выражением начал декламировать:

      Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала,

      Всем сердцем вас за это возлюблю.

      Я за любой ценой не постою

      И невзначай напьюсь до выделенья кала!

      Он притопнул ножкой и по-ленински вытянул перед собой руку со стаканчиком:

      Плесните поскорей хмельного йй-интаря,

      Я в кайфе затащусь безбрежном, клёвом!

      И не пролив ни капли почём зря,

      Я изойду весь безудержным блёвом!

      Костюм поклонился, Мурчик опять потряс головой, а растроганный Торчок захлопал в ладоши и, махнув от плеча рукой, закричал:

      – Плещи!!!

      Пронин плеснул в складной стаканчик костюма. Потом себе и всем остальным. Едва пригубили, как обернулись на странный шорох.

      От тех же кустов, что и костюм, шумно шаркая подошвой солдатского сапога 45-го размера, практически не отрывая её от земли, шагами по метру сорок шёл согбенный, как и до этого костюм, сражающийся с непокорной ширинкой, только что помочившийся на забор, долговязый, одетый в непонятную одежду, похожую издали на военную форму, переросток-очкарик. У очкарика были погоны с тремя лычками, стройбатовские эмблемы, вкрученные прямо в воротник на месте отсутствующих петлиц и очень светлый взгляд, устремлённый сквозь +5, +7 очки в будущее, которое для него печально закончится неверным движением крановщицы на шестом этаже строящегося девятиэтажного дома. Но это будет зимой, через восемь лет, а сегодня было лето, он был жив и здоров, у него были на эсэсовский манер закатанные до локтей рукава коротюсенькой, неимоверно выбеленной хлоркой куртки х/б, опущенный «ниже колен» ремень, ушитые вручную