Командор Кощей. Книга первая. Роман Борин

и сосание под ложечкой, мучившее с утра и ещё долго после пополудни, притупилось. Неуклонно, хотя и медленно, надвигался на предгорье летний вечер.

      Сумерки всегда Иванасия радовали: и когда он ещё близ жилья людского шёл, и когда дикая степь, от края до края гладкая, будто гигантская скатерть, перед взором его предстала. И в детстве-юности любил Иванасий вечерние сумерки. В юности – потому что после гибели отца всё у него из рук валилось, хотелось только одного – вернуться скорее домой, в материнскую хибару, и залечь в тёмном углу, как тому боязливому зайцу.

      Оттого, может, и прозвали Иванаса Печальным. Пытались люди развеселить его, особенно девицы пригожие – бестолку. Он при девицах вообще почему-то сникал – и бледнел, и краснел, и немым становился. Мать его и так и сяк пыталась вразумить: дескать, хватит горевать по отцу – пора жить начать, о продолжении рода подумать.

      «Отец-то вон, поди, глядит на тебя с того света и сердится. Никак ты в толк не возьмешь, что усопшему родителю завсегда хочется, чтобы отпрыск его весел был и жил как все, пока живется. Вот останешься бобылём, состаришься и умрёшь в безвестности – нам с отцом на том свете лучше сделается? Когда род наш оборвётся!» – упрекала его мамаша долгими зимними вечерами. А он, дабы меньше мать переживала, бубнил ей в ответ: ничего, дескать, время мое придет – найду свою суженую, и внуков тебе родим.

      А люди не верили. Понятное дело, все тогда в Отрантурии детей старались как можно раньше в отцы и матери определить. Потому как слишком короткой жизнь была у человеков. Нельзя было сказать, что тридцатилетний возраст тогда в Отрантурии стариковским считался. Все знали: и от пятидесятилетнего сорокалетняя родить способна. Да только понимали и другое. Слишком рискованной жизнь была в ту пору у простого смертного.

      Родить ребёнка было мало. Выходить, выучить жить, поставить на ноги ещё требовалось. Чтобы не увяло осиротевшее ненароком дитя раньше времени. Оттого и спешили, в раннем отрочестве поощряя детей друг с дружкой знакомиться да глазки строить. Расчёт был прост. Пару лет как минимум вьюношу (под этим словом в ту пору понимали и юношей, и девушек, которым исполнилось 14, но до 16 они ещё не доросли) потребно на то, чтобы влюбляться научиться и знакомство заводить.

      Год ещё, а то и полтора подросшее дитя определяется, кого избрать, к кому душою прикипеть. А ведь потратится время ещё и на обзаведение хозяйством (пусть и родители помогут хорошо), на привыкание к самостоятельной семейной жизни, на проверку чувств. Тут и время рожать подойдёт, не успеешь глазом моргнуть. К двадцати годам обычно парень Отрантурии – настоящий муж и отец.

      К двадцати пяти – муж зрелый, многосемейный, зажиточный. Детей к тому времени обыкновенно не менее трёх имели, а четвёртого на всякий случай (вдруг ненароком умрёт какой-нибудь из первых) рожать готовились. А те из молодых мужчин, кто в силе и чести оказывался, имели право и вторую взять жену, из вдов. Их тогда, горемычных,