Колдуны. Фигль-Мигль

взаправду верил, что меня можно оставить за запертой дверью.

      Во дворе (не двор, но и не улица, не разберёшь что; очень много деревьев, кусты, цветники, лето в цветении, июнь или июль, ни одного дровяного сарая) он расправил плечи и задышал свободнее. Тут-то я его и огорошил.

      «Это где же мы? Потише, голубчик, ты так без головы останешься».

      – На Охте.

      «И не говори со мной вслух, это производит неправильное впечатление».

      – Может, как раз правильное? Может быть, я с ума схожу?

      «Нет, Вася. Ты просыпаешься. Перед тобою великое поприще. Подумай о России».

      – Опять? Константин Петрович, я жить хочу, а не Россию спасать.

      «Ну полно, что за ребячество. Ни тебя, ни меня никто не спрашивает».

      – Но почему я?

      Действительно, с чего бы это. Я его уже напугал – и чего добьюсь, прибавив к страху оскорбление. Вот скажу я ему: Вася, я смущён и озадачен не меньше твоего. Ты человек маленький, ничтожный и дурно воспитанный; вдобавок мне с тобой уже скучно. Его это, вероятно, обидит, как обидела Макара Девушкина гоголевская «Шинель». Щекотливость маленьких и ничтожных, столь восхваляемая нашей безумной литературой, есть свидетельство не каких-либо тонких чувств, которых вовсе не в этой полуобразованной и жеманной среде нужно искать, а одного малодушия.

      «Этого я не знаю».

      – Да что вы вообще знаете.

      «Ничего, что было после 1907 года».

      – …Это же больше ста лет!

      «Сто лет только звучит страшно».

      Эти расстояния невелики. Мой отец дружил с Каченовским и хорошо знал Мерзлякова; Каченовский родился, когда ещё были живы Вольтер и Руссо, Мерзляков мальчиком в Перми видел людей, помнивших самосожжения; я сам, если глядеть в другую сторону, жил при четырёх императорах; на моих глазах появились железные дороги, электричество, автомобили, дамы-велосипедистки и телефоны.

      «Эти расстояния невелики. При мне изобрели телефон, а мой отец хорошо знал Мерзлякова».

      – …

      «Как же это вы Мерзлякова забыли? Знаешь песню “Среди долины ровныя”?»

      – Нет.

      Среди долины ровныя,

      На гладкой высоте

      Цветёт, растёт высокий дуб

      В могучей красоте.

      Одних я сам пугаюся,

      Другой бежит меня.

      Все други, все приятели

      До чёрного лишь дня!

      – Нет, Константин Петрович, пожалуйста, не пойте. И помолчите хоть немного, мы уже пришли.

      Я-то могу помолчать, говорил Лев Тихомиров, да сам вопрос не замолчит.

      Мне не понравилось.

      Швейцара не было; рассыльных не было; атмосферы хорошей канцелярии не было; а увидев Васин закуток, я оторопел.

      – Вот. Мой кабинет.

      «Это, Вася, не кабинет, а какая-то французская каморка».

      Я любил наши огромные, скучные, голые кабинеты с репсовой мебелью и письменными столами размером