Сказания древа КОРЪ. Сергей Сокуров

способен. «Признайтесь, герр Порисофф, трофеи не поделили и – бах-бах! – в союзника? А теперь мы вас бах-бах! Только по закону. У просвещённых немцев закон выше короля».

      Генерал Йорк, однако, такой приговор не подписал, расстрел заменил на темницу. Он-то знал, на что способны немцы. Не так давно, дознавшись, что его солдаты растягивали суконщика в Ножане за конечности, выпытывая тайник с наполеондорами, он бросил с горечью: «Я думал, что имею честь командовать силами прусской армии, теперь вижу шайку разбойников». Эти слова были записаны адъютантом и остались в истории.

      До отправки в крепость осуждённого заперли на гауптвахте. Соседние нары занимал щуплый немец-дезертир. Днём он сидел на своём ложе, раскачиваясь и жалуясь на судьбу. Пасть духом русскому мешало преследовавшее его видение – младенец, бросаемый в огонь. Оно вызывало подёргивание века и порыв бежать за призраком толстой спины, догнать… Рука тянулась к шпаге, отнятой при аресте. Являлось и во сне, особенно отчётливо во сне, когда та спина совсем близко, но собственные руки, ноги скованы, не подчиняются воле.

      В одну из ночей дверь в камеру отворилась:

      – Кто из вас Фридрих Штельмах, выходи!

      Фриц, умаявшись жалостью к себе, был погружён в глубокий сон.

      Пётр догадался: вечером сменился наряд. Прапорщик лежал под шинелью в нижнем белье. Решение созрело мгновенно. Выдавив из горла на немецком (постарался русский) «да, сейчас, сейчас», он натянул панталоны и сапоги Фрица, втиснулся в чужой сюртук, треуголку нахлобучил до бровей. Немецкая шинель тоже пришлась впору. Привычным движением провёл ладонью по внутренней части бедра, где был зашит в плотное полотно кальсон осколок серебряного блюдца – его единственное достояние.

      Выходя в коридор, едва освещенный масляным ночником, опустил голову. Дежурный капрал пошёл вперёд, не оглядываясь. Дошли до сеней, где дремала охрана и чадил горелым салом толстый свечной огарок. У дверей, на выходе, ждал мокрый, в натекшей луже, солдат, при ружье с примкнутым штыком. Капрал обменялся с ним фразами (Пётр не понял), и сопровождающий пропустил арестанта вперёд, велев заложить руки за спину. Слово «хенде» русский уже знал.

      Ночь была темна, дождлива и ветрена. Возле кордегардии свет из окон дежурного помещения ещё позволял различать дорогу, отблескивающую мокрой брусчаткой. За углом здания далёкий уличный фонарь играл роль слабого маяка. С правой стороны, за живой оградой, темнел сад. Оглядываясь через плечо, Пётр не видел стражника, лишь слышал шаги и дыхание. Вдруг тот споткнулся, выругался; железная оковка приклада ударилась о мостовую. Борисов рванулся вправо, налетел на тугую, колючую стенку из стриженых ветвей, по грудь высотой. Перемахнул через неё и, выставив перед собой руки, натыкаясь на деревья, падая и поднимаясь, не чувствуя боли, стал удаляться от шоссе. Грохнул ружейный выстрел, послышались голоса, но сразу стихли. Впереди как будто стало светлеть. Пошёл на огни, таясь за живой изгородью. Оказалось, противоположной