Люди нелюди. Олег Терехов

Он вслух для себя проговорил: «…у нее мозги есть и у Феди были, а у меня по ходу нет, раз на это все подписался. Да, Федь, порой твой поступок не такой уж и глупый. Как бы и мне не застрелиться…».

      Да, как друг он был отличный, пока не женился, я из-за его жены и перестал с ним чаще видеться. Боялся, что при жизни земле придаст. А так она как баба неплохая: моет, готовит, у нее нет творческих кризисов, да и вообще никаких, кроме кризиса ума, точнее, его дефицита.

      Примерно такая атмосфера царила везде, где я появлялся. Я алкаш, который ходит по бабам, но это со слов самих баб. Им, наверное, просто завидно, что не могут жить свободно и бухать со мной. При этом я никогда не нажирался и не страдал запоями, как и кучи баб не было. Они боялись за своих мужей, что я их в блуд введу, вот и выставляли меня не пойми кем.

      Единственное место, куда я приходил каждый день, это домой к матери. Сандру она себе забрала, и они горевали вдвоем. Сандра спала на моих вещах или с мамой. Когда мать начинала плакать ночью, кошка бежала к ней, и та успокаивалась и засыпала. Каждая слеза матери отдавалась головной болью еще сильней. Я не знал, как ей сказать, что хватит, хватит по мне горевать. Вот она – материнская любовь, тоска и печаль. Спасибо Сандре, вечная боль от пули усиливалась мамиными слезами, а она эту боль делала тише. Я стоял в ее комнате и смотрел, как она слабеет и стареет. Седина росла поминутно, поквадратно. Вспомнилась алгебра, когда степени проходили, так и с ее сединой – один в нереальной степени.

      Я все вижу и ничего сделать не могу. Она сильно похудела, и эти морщины на лице стали целыми рвами, причина которых я. Эта картина рвала меня на куски, а я и так уже только дух, даже тела нет. Когда приходил к себе самому на могилу, хотел откопать себя и избить, а потом отмотать назад до дня, где мы отняли у терпилы ствол. Ден еще говорил: «Братан, давай выкинем, а то вдруг тебе херня всякая в голову полезет!». Так бы и сказал ему сейчас: «Ты серьезно? Прямо в голову? Именно туда и залезла резиновая херня с ускорением 110 метров в секунду, как достать теперь не знаю».

      Мама, как тебе плохо, только ты знаешь. А все косятся и за спиной обсуждают: «О, как она постарела, прямо старуха стала, так это ее сын застрелился? Лучше б дочку родила. А что он так? Молодой, дурачок». Еще, суки, так говорят тихо, почти на ухо ей, как будто она забыла.

      Брат тихо прибухивал один, на людях вида не подавал. И на все язвительные вопросы был один ответ: «Ему так надо было». Мы редко общались, но любили друг друга, по-мужски, по-братски. Никогда не ныли на жизнь, нас дед так воспитал: «У мужчины нет проблем, есть временные трудности». Так мы и жили. Отца у нас не было, а дед был тот мужик в семье, который нас делал сильными и крепкими, как и он сам, но в моей программе случился сбой. Он вообще для нас был кем-то больше, чем дед, скорее объект подражания, про него надо было фильмы снимать. Он был мужчиной с большой буквы, не то, что все эти трусливые дядьки с пузом наперевес. У деда была сила, ум и характер. Местами даже казалось, что он из стали, и смерть его не согнет. Согнула, но вида он не подал, умирал тихо, никого не обременяя собой, осознавая остаток дней. Лежал без страха, встречая