Лонтано. Жан-Кристоф Гранже

говорить. Вы все сдохнете от политкорректности. – Он еще раз ударил по столу. – Чистоплюи сраные!

      В его устах худшего оскорбления не было. Убежденный левак старой школы, он ненавидел консенсуальных социалистов, экологов, антиглобалистов – причем из самых благородных соображений. С его точки зрения, эти святоши воплощали абсолютное зло: буржуа, которые приняли собственную антикультуру, поглотили собственного врага – революцию. Однажды он сравнил этих чистюль с крысами, которые выжили, приняв яд, призванный их уничтожить, и теперь образуют расу, к этому яду невосприимчивую. И он не шутил.

      Он поднялся, подошел к окну и встал, заложив руки за спину, на манер Командора:

      – Я хочу, чтобы ты с ней поговорил.

      – Я с ней уже говорил. Чем больше стараешься ее урезонить, тем сильнее она упрямится. Хотя бы ради того, чтобы сделать нам назло.

      – Тогда устрой так, чтобы вокруг нее образовалась пустота. Надави на ее клиентов. Я дам тебе список.

      – Ты что говоришь? Я не стану угрожать этим…

      Немного успокоившись, отец вернулся к письменному столу:

      – Их не так много. Гаэль работает от случая к случаю. Как в театре: не в основной труппе, а на договоре… Если никто не будет ее вызывать, она уймется.

      – Или найдет новых.

      – Тогда она настоящая шлюха, и ничего тут не поделаешь.

      Эрван встал на защиту сестры, хотя испытывал такое же негодование, что и отец. Избалованный ребенок, который решил изгваздаться в луже. Он тоже поднялся:

      – Так чем мне заняться: запугивать продюсеров или собирать кусочки бойца?

      – Бретань – это срочно. Остальное – когда вернешься.

      Эрван вышел из кабинета, не добавив ни слова, испытывая непривычную нежность к старому зверю. К человеку, который, несмотря на жестокость по отношению к жене и прошлое убийцы, питал безоговорочную любовь к своим детям.

      – Чего он от тебя хотел?

      Эрван вздрогнул: в темном коридоре стояла мать.

      – Чего он от тебя хотел? – повторила она тихим голосом, с растерянностью в глазах.

      Она так и не сняла кухонный фартук.

      – Ничего, – рассеянно откликнулся Эрван. – Это по работе.

      – Можешь проводить малышей к матери?

      – А Лоик?

      – Он заснул на диване.

      Воскресенья шли своим чередом, не отличаясь друг от друга.

      – София дома?

      – Позвони ей. Она будет рада с тобой повидаться.

      У входной двери стояли уже готовые Мила и Лоренцо, с рюкзачками за спиной – непременный груз для детей разведенных родителей. Мэгги открыла дверь. Ее рукав задрался, обнажив предплечье, все в фиолетовых синяках.

      – Это что?

      – Ничего. Я упала.

      Краткий порыв расположения к отцу превратился во всплеск ненависти. Чувство знакомое, удобное, домашнее. Эрван даже не испытал удивления при мысли, что Старик в свои семьдесят лет продолжает бить жену. Его вывод был куда проще: он отметил про себя, что с возрастом синяки у матери проявляются более явно. Кровоподтеки приобретали бордовый оттенок и были теперь похожи