Северный Удел. Андрей Кокоулин

Шахов и, оскальзываясь на лопухах, заспешил к нам:

      – Докладываю…

      Он чуть, дурак, не вытянулся перед обер-полицмейстером в струнку.

      Я успел повалить его одновременно с раздавшимся выстрелом, фуражку сбило с его головы и отнесло к карете.

      – Дурак!

      Опрокинутый юноша растерянно заморгал.

      – Ну-ну, – Сагадеев, нависнув, легонько охлопал его по скулам. – Что ж вы подставляетесь, братец? Нельзя, нельзя. Как там Добрац?

      – З-за… з-застрял… – Шахов приподнялся с земли, высматривая свою фуражку. Провел дрожащей ладонью по короткостриженым волосам. – Эт-то что, по мне?

      – Ну да. Преступники, знаете ли, имеют обыкновение стрелять.

      – И метко, – добавил я.

      Унтер-офицер сглотнул.

      – Так что Добрац? – поторопил Сагадеев.

      – Ждет ук-казаний… У него там открытый коридор, а эти скамеек и п-прозекторских столов навалили, не подобраться, двое раненых…

      – М-да, – Сагадеев навинтил ус на палец.

      Его взгляд ушел в обрез дороги, где кордон из двух полицейских заворачивал катафалк с приехавшими за мертвецом родственниками. За катафалком в пыли маячил конный в серо-голубом жандарм. Что-то им было не разминуться.

      – Ладно, – сказал Сагадеев, – сейчас два пехотных взвода подтянутся с Глуховских казарм… Может, как-то через крышу?

      Мы синхронно повернули головы.

      Двускатная крыша морга поблескивала на солнце недавно крытой железной кровлей.

      Я пожал плечами:

      – И что?

      – Ну, там… Бастель! – Сагадеев поймал мое запястье: – Ты же можешь их кровью! Попробуй!

      – А вы что же? Не последней фамилии…

      Обер-полицмейстер смутился:

      – Да я как-то больше глоткой беру. Отвык. Давно без практики… Я, поверишь, и крестьян-то… Нет, я могу, могу их в бараний рог…

      Замолчав, он махнул рукой.

      Я только вздохнул мысленно. Среди высоких семей нет-нет да и всплывали утопические идейки отказа от преимуществ крови. Быть как все. Мы – один народ. Нет никакой разницы в нас и низших. И прочие лозунги.

      Даже общество было полутайное. «За единство» называлось. Какое-то время, кроме всех прочих, в нем по молодости состоял племянник самого государя императора.

      Но чтобы эти веяния коснулись главы полицейской управы? Воистину, куда катимся? Ночь Падения и гуафр!

      – А кто-нибудь еще есть? – спросил я.

      – Зачем вам? – Сагадеев, отдуваясь, расстегнул ворот кителя.

      Солнце раскочегарилось не на шутку. Ни облачка. Пыль. Лесок через дорогу расчертили золотистые лучи. Катафалк, кажется, развернули. Жандарм, спешившись, вел лошадь в поводу.

      Из морга не доносилось ни звука.

      Я освободился от мундира, оставшись в сорочке.

      – Мне еще «нить вести», Николай Федорович, – проговорил я с укоризной.

      – Ах да.

      Сагадеев обежал глазами подчиненных. На лице его отразилось сомнение.

      – Подгайный!

      – Я! – отозвался плотный, массивный, серьезного вида квартальный надзиратель. Револьвер в его руке