Северный Удел. Андрей Кокоулин

стуча сапогами, вышел.

      Обмакнув вату в водку, я приблизился к зеркалу и легкими касаниями смочил поверхность:

      – Гайтта-тэ…

      Линзу наблюдения можно делать из людей, а можно и из предметов. Предмет только должен быть либо стеклянный, наполненный водой, либо отражающий: амальгама, начищенные бронза, медь, золото.

      Я прижал нос к отражению.

      Водкой пока пахнет, но запах быстро выветрится.

      И тогда очень сложно будет в обычном зеркале опознать линзу.

      Теперь, если кто-то в мое отсутствие почтит нумер нежданным визитом, я об этом узнаю. А там и увижу гостя.

      Было у меня предчувствие, что некая передышка в событиях вот-вот кончится. Неудавшееся покушение вряд ли заставило моего противника отказаться от дальнейших попыток меня убить. Значит, теперь он подготовится основательно.

      А вот буду ли готов я?

      На этот вопрос у меня ответа не было. Я пока совершенно не понимал ни кто мой и других высоких фамилий враг, ни какие цели он преследует.

      Закрыв дверь на ключ, с саквояжем в руке я спустился вниз.

      Швейцар придержал передо мной створку:

      – Пожалуйте, господин.

      Зарождающийся день обмял теплом и солнцем. Начало сентября. Запах свежих яблок перебивает вонь выгребных ям.

      Леверн.

      Я посмотрел по сторонам. Кондитерская. Шляпный салон. Лоток зеленщика. Тележный зад застрял в арке. Несколько пузатых корзин спущены через дощатый борт на мостовую. А афишная тумба зазывает в цирк с лилипутами.

      Слева через улицу вешали вывеску. К набережной удалялся стекольщик. Стекло отблескивало, слепя глаза. Блезан в одних синих рейтузах, с сабельной перевязью через голую спину нырнул в подъезд через дом.

      Кровью всех было не объять.

      Я повел плечами и, натягивая перчатки, шагнул к ожидающему шарабану.

      Ага. Недалеко, в тени выступа стоял один из моих мальчишек и грыз купленный на задаток леденец. Вот и компания.

      А из подозрительных?

      Да хотя бы тот же сиганувший блезан. Пока.

      – Сюда, господин, – потянулся с высокого сиденья Майтус.

      Я подал ему саквояж.

      Возница был молодой, худой, кафтан и шапка были ему явно велики.

      – Что, вместо отца, что ли, шарабанишь? – устраиваясь, спросил я его.

      – Да, господин. Но город я знаю, не извольте сомневаться.

      Глаза у него были живые, черные. Над верхней губой пробивались усики. Зубов во рту не хватало.

      – Частный дом на восточной стороне знаешь?

      – Знаю, – кивнул возница. – Домчу!

      – Какое тебе домчу! Едем медленно. Разумеешь?

      – Ага.

      Я назвал улицы.

      – Вот по ним, и тихонько…

      – Все понял, господин хороший, – возница стегнул каурую лошадку вожжами.

      Шарабан тронулся. В открытом кузове я вдруг почувствовал себя неуютно.

      Стучали по мостовой копыта, утягивались за спину дома, в окнах скакало солнце. Какое-то время я смотрел, как ранние пешеходы толкутся на узких тротуарах, как, мягко покачиваясь, из ворот оставленного позади двора выплывает ландо и пристраивается