Арлекин. Евгений Иванович Пинаев

карнавалы на «эспланаде»? – предположил я.

      – Иногда… Потому что за ними следом война. А я, Федя, сыт ею по горло. Я не жалуюсь. Мы были обязаны пройти через это. Просто мне кажется, что я всегда попадал в самые дерьмовые ситуации.

      – Многие попадали… – осторожно вставил я.

      – Конечно… Но у каждого солдата – СВОЯ война Или не согласен? Я, Федя, с некоторых пор и книг про войну не читаю, и фильмов не смотрю: сидит в печенках. Э, да что там! Что ни тронь – везде больно. Вот им бы, – он кивнул на обрыв, где заливался магнитофон, – полезно бы это понять. Только понять, а не так, как те… – Он куда-то кивнул седым затылком. – Как те, за горами, за долами… Только понять, чтобы не испытывать на своей шкуре. Она у россиян хотя и дубленая, но вовсе не обязательно снова испытывать ее колотушками.

      Замолчал Арлекин. Молчал и я. Да и что скажешь? Если обобщать до понятий, то воевали не мы – вся страна. Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой… Да-а… Нынешние солдаты, те что воюют, в ином положении. Их горстка. Большая, но горстка в чужом краю. Они знают, что когда умирает друг, кто-то, быть может, их ровесник, весело смеется, сладко пьет-ест, обнимает, ворует, не может нахапаться, нажраться и уж конечно не думает о далекой и близкой стране «за долами, за горами»

      – Володя, нас они уже не поймут. Мы для них – плюсквамперфект. Но если поймут ровесников, прошедших через ЭТО, что ж… Господи, неужели в человеческой смерти есть какая-то польза?!

      – Польза… Полезна, но необязательна, только смерть солдата, умирающего за свою родину, все остальное… – Он умолк и вдруг негромко запел:

      The submarine boats will silently hail us.

      The polar hell depth is our grave

      The only reminder of dead gone sailors

      A farewell wreath on the wave

      Мне далеко в английском до Владимира, но все ж таки язык я знаю достаточно хорошо, чтобы разобрать, о чем песня. Пел Арлекин о подводных лодках, что молчаливо поприветствуют нас в глубинах полярного ада, где наша могила. Единственным напоминанием о мертвых матросах будет прощальный венок на волне. Что-то в этом роде.

      Потом Арлекин продолжил по-русски. Наверное, сам и перевел.

      Мы ставим на жизнь, но не в покер, а в драке

      Коль банк не сорвем, то заглотим крючок.

      Земля не сверкнет нам маячной слезою,

      Блеснет перископа смертельный зрачок…

      – Федя, есть у меня приятель – соседский мальчишка. Хороший пацан, а фильмы про войну тоже не смотрит. Документальные фильмы. Скучно ему: бегут, падают, умирают. Словом, ничего на экране не происходит. Я и подкинул ему такое воспоминаньице… – Он перевернулся на бок, оперся на локоть. – Брали мы батальоном высотку. Раз, другой, третий… В конце концов уложил нас немец на склоне. Рылом в песок уложил и, значит, расстреливал весь день. Я взводным был – имел десятизарядку. Помнишь, поди, с ножевым штыком? Боялось ружьецо песка да мусора. Мое тоже заклинило, как начали зарываться. Глянул влево-вправо: лежит Семен Петухов с дыркой во лбу, рядом – безотказная трехлинейка.