Железная воля. Николай Лесков

как же, – отвечаю, – не удивиться: ишь как вдруг заговорил!

      – О, это так должно было быть.

      – Почему же «так должно»? дар языков, что ли, на вас вдруг сошел?

      Он опять немножко подумал – опять проговорил про себя:

      – «Дар мужиков», – и задумался.

      – Дар языков, – повторил я.

      Пекторалис сейчас же понял и отлично ответил по-русски:

      – О нет, не дар, но…

      – Ваша железная воля!

      Пекторалис с достоинством указал пальцем на грудь и отвечал:

      – Вот это именно и есть так.

      И он тотчас же приятельски сообщил мне, что всегда имел такое намерение выучиться по-русски, потому что хотя он и замечал, что в России живут некоторые его земляки, не зная, как должно, русского языка, но что это можно только на службе, а что он, как человек частной профессии, должен поступать иначе.

      – Без этого, – развивал он, – нельзя: без этого ничего не возьмешь хорошо в свои руки: а я не хочу, чтобы меня кто-нибудь обманывал.

      Хотел я ему сказать, что: «душа моя, придет случай, – и с этим тебя обманут», да не стал его огорчать. Пусть радуется!

      С этих пор Пекторалис всегда со всеми русскими говорил по-русски и хотя ошибался, но если ошибка его была такого свойства, что он не то говорил, что хотел сказать, то к каким бы неудобствам это его ни вело, он все сносил терпеливо, со всею своею железною волею, и ни за что не отрекался от сказанного. В этом уже начиналось наказание его самолюбивому самочинству. Как все люди, желающие во что бы то ни стало поступать во всем по-своему, сами того не замечают, как становятся рабами чужого мнения, – так вышло и с Пекторалисом. Опасаясь быть смешным немножечко, он проделывал то, чего не желал и не мог желать, но ни за что в этом не сознавался.

      Скоро это, однако, было подмечено, и бедный Пекторалис сделался предметом жестоких шуток. Его ошибки в языке заключались преимущественно в таких словах, которыми он должен был быстро отвечать на какой-нибудь вопрос. Тут-то и случалось, что он давал ответ совсем противоположный тому, который хотел сделать. Его спрашивали, например:

      – Гуго Карлович, вам послабее чаю или покрепче?

      Он не вдруг соображал, что значит «послабее» и что значит «покрепче», и отвечал:

      – Покрепче; о да, покрепче.

      – Очень покрепче?

      – Да, очень покрепче.

      – Или как можно покрепче?

      – О да, как можно покрепче.

      И ему наливали чай, черный как деготь, и спрашивали:

      – Не крепко ли будет?

      Гуго видел, что это очень крепко, – что это совсем не то, что он хотел, но железная воля не позволяла ему сознаться.

      – Нет, ничего, – отвечал он и пил свой ужасный чай; а когда удивлялись, что он, будучи немцем, может пить такой крепкий чай, то он имел мужество отвечать, что он это любит.

      – Неужто вам это нравится? – говорили ему.

      – О, совершенно зверски нравится, – отвечал Гуго.

      – Ведь это