Железная воля. Николай Лесков

ли нужно времени, чтобы известить о деле своего компаниона или контрагента?

      – Контрагента, – повторил он за мною и, улыбнувшись, добавил: – О, если бы вы знали, какой этот контрагент!

      – А что? конечно, это какой-нибудь сухой формалист?

      – А вот и нет: это очень красивая и молодая девушка.

      – Девушка? Ого, Гуго Карлыч, какие вы за собою грешки скрываете!

      – Грешки? – переспросил он и, помотав головою, добавил: – никаких грешков у меня не было, нет и не может быть таких грешков. Это очень, очень важное, обстоятельное и солидное дело, которое зависит от того, когда у меня будет три тысячи талеров. Тогда вы увидите меня…

      – На верху блаженства?

      – Ну, нет еще, – не совсем наверху, но близко. На верху блаженства я могу быть только тогда, когда у меня будет десять тысяч талеров.

      – Не значит ли все это попросту, что вы собираетесь жениться и что у вас в вашем Доберане или где-нибудь около него есть хорошенькая, милая девица, которая имеет частицу вашей железной воли?

      – Именно, именно, вы совершенно правы.

      – Ну, и вы, как настоящие люди крепкой воли, дали друг другу слово: отложить ваше бракосочетание до тех пор, пока у вас будет три тысячи талеров?

      – Именно, именно: вы прекрасно угадываете.

      – Да и не трудно, – говорю, – угадывать-то!

      – Однако как это, на ваш русский характер, разве возможно?

      – Ну что, мол, еще там про наш русский характер: где уже нам с вами за одним столом чай пить, когда мы по-вашему морщиться не умеем.

      – Да ведь и это, – говорит, – еще не все, что вы отгадали.

      – А что же еще-то?

      – О, это важная практика, очень важная практика, очень важная практика, для которой я себя так строго и держу.

      «Держи, – думаю, – брат, держи!..» – и ушел, оставив его писать письмо к своей далекой невесте.

      Через час он явился с письмом, которое просил отправить, – и, оставшись у меня пить чай, был необыкновенно словоохотлив и уносился мечтами далее горизонта. И все помечтает, помечтает – и улыбнется, точно завидит миллиард в тумане. Так счастлив был разбойник, что даже глядеть на него неприятно и хотелось ему хоть какую-нибудь щетинку всучить, чтобы ему немножко больно стало. Я от этого искушения и не воздержался – и когда Гуго ни с того ни с сего обнял меня за плечи и спросил, могу ли я себе представить, что может произойти от очень твердой женщины и очень твердого мужчины? – я ему отвечал:

      – Могу.

      – А как вы именно думаете?

      – Думаю, что может ничего не произойти.

      Пекторалис сделал удивленные глаза и спросил:

      – Почему вы это знаете?

      Мне стало его жаль – и я отвечал, что я просто пошутил.

      – О, вы шутили, а это совсем не шутка, – это действительно так может быть, но это очень, очень важное дело, на которое и нужна вся железная воля.

      «Лихо тебя побирай, – думаю, – не хочу и отгадывать, что ты себе загадываешь!..» – да все равно и не отгадал бы.

      VI

      А между