Bottomless Pit. Delhy

анием друга. Джина съежилась, но занятие свое продолжила.

      – Глаза карие, темно-карие, как кора дуба, да, именно…Волосы черные, будто смола, но от этого солнца уж совсем выгорели и стали каштановыми. Жесткие, на мой взгляд… чувствуешь? – руку перехватили, заводя куда-то вправо, и она пропустила через пальцы отросшие патлы друга. И вправду. Жесткие…Собственные, пусть и короткие, но многим мягче, приятнее на ощупь что ли. Не забыв об еще одной детали, тут же коснулась ушей. – Кожа смуглая, есть горбинка на носу, веснушки там… Немного.

      – Со скольки ты бреешься?

      Она прошлась по губам, тут же отдернув руки, стоило половинкам зашевелиться, но Давид упрямо вернул их на место, как бы намекая, что в этом нет ничего страшного.

      – С шестнадцати. Щетина- бурьян на мужском лице, уверяю тебя. Только привел себя в порядок, как к утру проросла еще одна поляна.

      Его губы были полными. Особенно нижняя, потрескавшаяся.

      – Мне уже двадцать один, а на лице, как в пустыне воды – ни черта.

      – Ты же девчонка, дурочка! – присвистнул Давид, явно поражаясь глупости подруги, – Так я ответил на все твои вопросы? – с легким раздражением поинтересовался он.

      – Не сердись, войди в положение несчастной меня, – рассмеялась Данте. Колебание воздуха, и вот она сидит, потирая свой лоб. Щелбан.

      Получите.

      Распишитесь.

      – Ты вредный, – надула губы девушка.

      – А ты капризная и пользуешься моей добротой. Не будь ты слепой, то я бы давно уж выб..

      – Давид, – на тон выше, чем обычно. Друг цокнул, поняв свою ошибку. Ее ладоней коснулись чужие, слегка сжав.

      – Прости, не подумал.

      Злость сменилась милосердием за долю секунды. Она такая – все прощающая и забывающая гадости, сказанные в ее сторону.

      – Да-а-а, с этим у тебя всегда было туго, – протянула Джина.

      – Эй!

      Они рассмеялись. Так, как смеются дети. Невинно и чисто.

      В главном торговом центре Италии – Флоренции летом по-настоящему душно. Чувство, словно закатали в банку, откуда не выходит воздух. Вообще. В такие дни Джина Данте, а именно она была той единственной слепой на всю Флоренцию, погибала от жары. Возможно, кто-то ютился под крышей, в прохладной кухне, откуда простирался вид на дивный сад, но светловолосая девушка, ни сном ни духом не знавшая о том, каким именно выглядит цвет ее волос, не могла усидеть на одном месте.

      Потому что ее ждал мир. Тысячи ощущений, запахов, звуков, вкусов, но не видов, на которые она молилась каждый день, стоило солнцу перевалить через горизонт. Может быть, кто-то молился с ней, прося в дар совсем немного и в то же время чересчур. Порой из-за собственной никчемности ее пробирала до костей боль обиды. Она имела единственное уязвимое место, и казалось, тонула в себе, не имея выхода в этой чаше, переполненной сожалением.

      Человеком, который поддерживал ее из вне был Давид Сонье. Неусидчивый, непрошибаемый юноша, известный ей своим непоседливым и детским характером. Они познакомились на семнадцатый год ее жизни. Тогда теперь уже старушка-кормилица, тетушка Берта, оповестила о том, что у них наконец-то появились соседи. Тот участок, составляющий какую-то кроху, все же нашел своих хозяев. Родители Сонье не были богатеями и бежали из соседней страны в поисках работы – это все, что она могла знать тогда. Летние ночи – та пора, когда можно лежать и наслаждаться разговорами сверчков. Иногда Джина позволяла рукам рисовать в воздухе, не заботясь о том, как это может выглядеть со стороны. Ее никто не посчитает дурочкой и не осудит. И она выражала свое настроение в этом скольжении. Кормилица молча сидела где-то неподалеку, занимаясь своими делами. Но в один из таких вечеров, она отлучилась на парочку минут, оставив Джину наедине с собой. В саду неподалеку послышался лай.

      – Берта?

      В ответ последовал не голос. Снова лай, но гораздо ближе. Оно рыскало где-то поблизости, от того девушке казалось, будто внутри что-то тянет вниз, столь быстро настигал ее страх неизведанного.

      – Берта, где ты? – громче позвала наследница двора.

      Девушка поднялась на локтях, прислушиваясь.

      – ..за…блохастая бестия!…Ч-черт…, – грохот. Видимо, хозяин Этого кубарем скатился по траве через кусты колючего шиповника, – Матерь Божья, за что мне такое наказание?…

      Джина дернулась. Что-то шершавое и влажное прошлось по ее ладони, и она прижала кисть к груди.

      – …, – она онемела, чувствуя, как страх табуном мурашек прошелся по холодеющей спине. "Оно" потерлось о ее блузу чем-то мягким. Тяжелое дыхание запыхавшегося человека оказалось с другой стороны, и Джина вскинула голову верх.

      "Берта… Берта, где ты?!!" – внутренне билась в истерике Данте, дрожа всем телом.

      – Бенил, слезь с нее сейчас же!

      Лай в ухо, как удар кувалды по голове. Слепая коснулся своего лба, поморщившись. Какого черта здесь вообще происходит?

      – Прости, он обычно тише воды, ниже травы, просто не привык к новой местности..

      – Кто…