Без вести пропавший. Геннадий Мурзин

в глаза, – ответь мне на вопросы, – Светлана кивнула. – Ты учишься в той же школе, что и твой брат?

      – Да.

      – После исчезновения брата мальчишки и девчонки ничего не говорят?

      – О чем?

      – Например, о возможных причинах исчезновения твоего брата. Не могут одноклассники молчать об этом.

      – Шепчутся, но я не знаю, о чем. Когда я прохожу мимо или останавливаюсь, то они замолкают. Может, жалеют меня, а?

      – Может, и жалеют, – охотно подтвердил Алексеев.

      – Ну-ка, доченька, марш к себе. Нечего вертеться возле взрослых.

      Светлана обиженно надула губы, но перечить не стала и, молча, вышла.

      Алексеев встал.

      – Мне тоже пора… Хотя вы начисто и отрицаете возможность похищения с целью выкупа или шантажа, но я эту версию не отбрасываю. Она останется в качестве рабочей. И если вдруг вы что-то узнаете или что-то еще вспомните, то позвоните. Потому что может случиться и так, что парень в заложниках, например, в Чечне, и вам позвонят позднее. Часто бывает, что бандиты дают о себе знать не сразу, а спустя длительное время. Да, пока в нашей области не зарегистрировано ни одного случая захвата заложников чеченцами, но… Чем черт не шутит! Пожалуйста, не скрывайте ничего от нас. Это может быть единственный шанс спасения сына. Не верьте в их обещания, не вздумайте верить. Они обманут. Пожалуйста, не сделайте роковой ошибки, Нина Викторовна. Я верю вам! Я очень хочу верить!

      – Ради Бога, на этот счет не беспокойтесь. Как только мне что-то станет известно, так сразу, немедленно позвоню или зайду.

      Глава 5. Единомыслие

      14 ДЕКАБРЯ. ВТОРНИК. 21. 40.

      В дверь номера, где обосновался Алексеев, постучали.

      – Фомин?

      – Так точно! – послышался из-за двери зычный бас подполковника. – Можно?

      – Заходи. Дверь не закрыта. Я только что пришел, душ решил принять… Я сейчас.

      Фомин вошел и устроился в кресле, забросив ногу на ногу. Он взял затрепанный журнал, очевидно, оставленный прежними обитателями номера, и стал листать.

      Появился Алексеев в махровом халате и с полотенцем на голове.

      – Что нового? Может, порадуешь?

      Фомин развел руками.

      – Всей душой, но, знаете…

      Алексеев его прервал.

      – Если мне не изменяет память, мы еще два года назад перешли на «ты». Что случилось?

      – Виноват, Илья Захарович, исправлюсь, – Фомин, вспомнив что-то, зацокал языком. – Как ты утром отделал «товарищей». Слушал я, и душа моя ликовала. Удары наносил элегантно, но, прямо скажу, под самый дых. Дягилев зверел, но сдерживался. Как он сдерживался…

      – Только при мне… Уверен, он уже позвонил Тушину и наябедничал. И мне остается лишь ждать реакции, – Алексеев тяжело вздохнул. – Не думаю, что Дягилев понял, что я хотел сказать… Я не собирался кого-то унизить, тем более – оскорбить… Нет, не понял!

      – Генпрокурор все время твердит одно: прокуроры – вне политики…

      – Это – всего лишь декларации, а на самом деле… Из генпрокуратуры тоже несет красным душком… Нет, не понял