Лирика. Эмили Джейн Бронте

небес не увидит бедняжка,

      Размыкая для радости вежды.

      Не нужна, хоть рассвета не чаю,

      Мне небесная радость в подмогу,

      Я без маски планиду встречаю,

      И без слез провожаю к порогу.

      Эти скорби, что грудь придавили,

      Тяжелее заботы на тризне,

      Мир покоя наступит в могиле,

      А труды здесь – агония жизни?

      Страх отчаянья бродит во мраке

      В душах некогда радостных зданий,

      Но, воспитан напарником в браке,

      Я приемный ребенок страданий.

      Без сочувствий, такого соседства

      Подземелье со мной не хотело,

      Сердце бедное умерло с детства,

      Не рыдай – отпусти мое тело!

      At Castle Wood

      The day is done, the winter sun

      Is setting in its sullen sky;

      And drear the course that has been run,

      And dim the hearts that slowly die.

      No star will light my coming night;

      No morn of hope for me will shine;

      I mourn not heaven would blast my sight,

      And I ne'er longed for joys divine.

      Through life's hard task I did not ask

      Celestial aid, celestial cheer;

      I saw my fate without its mask,

      And met it too without a tear.

      The grief that pressed my aching breast

      Was heavier far than earth can be;

      And who would dread eternal rest

      When labour's hour was agony?

      Dark falls the fear of this despair

      On spirits born of happiness;

      But I was bred the mate of care,

      The foster-child of sore distress.

      No sighs for me, no sympathy,

      No wish to keep my soul below;

      The heart is dead in infancy,

      Unwept-for let the body go.

      «Иди сюда, дитя, – порой…»

      Иди сюда, дитя, – порой,

      Струной забытой будишь слово

      В душе, и грустных мыслей рой

      Летит ко мне из детства снова?

      Не упрекайте, ведь давно

      Я помню ноты в светлом зале,

      Однако, с музыкой дано

      Нам время скорби и печали.

      Так было в праздничную ночь,

      Мне шесть исполнилось едва ли,

      Я от огней прокралась прочь

      И очутилась в темной зале.

      Там было некого любить,

      Там ни товарища, ни друга,

      Пришла пора печальной быть

      Под небесами в центре круга.

      И громко ветер выл, и грусть

      Отгородила жизнь от мира,

      Мне представлялось, что кружусь

      В кошмарных сущностях эфира.

      С глазами, мокрыми от слез,

      Молила Господа о смерти,

      Но звуки музыки донес

      До слуха мрак ночной, поверьте,

      И милый, помнится сейчас,

      Душевный голос будит память,,

      То серафим в полночный час

      Сошел, чтоб в дом отца доставить.

      Три раза поднимался он

      И умер, побежденный сроком,

      Но все ж слова его и тон

      Пребудут в сердце одиноком.

      Come hither, child–who gifted thee

      * * *

      Come hither, child–who gifted thee

      With power to touch that string so well?

      How darest thou rouse up thoughts in me,

      Thoughts that I would–but cannot quell?

      Nay, chide not, lady; long ago

      I heard those notes in Ula's hall,

      And had I known they'd waken woe

      I'd weep their music to recall.

      But thus it was: one festal night

      When I was hardly six years old

      I stole away from crowds and light

      And sought a chamber dark and cold.

      I had no one to love me there,

      I knew no comrade and no friend;

      And so I went to sorrow where

      Heaven, only heaven saw me bend.

      Loud blew the wind; 'twas sad to stay

      From all that splendour barred away.

      I