Ожившая надежда. Федор Конев

ребенок. Но баба Дуня только предположения строила. Я родилась в апреле. А предыдущим летом мама отдыхала в Крыму. В августе.

      – Курортный роман?

      – Просто мама очень хотела меня. Где-то живет человек, который даже не знает, что я есть. А я благодарна ему. И маме, конечно. Они мне подарили жизнь. А мне очень нравится жить, Арсений. Теперь закрой глаза и спи. Спи, спи, спи.

      Утром Арсений очнулся от боли. Он лежал плашмя, одеяло сползло с него ночью, возле тахты стояла Римма и готовилась еще раз щелкнуть по вздувшимся плавкам. Арсений поспешно повернулся на бок, поднялся и с ужасом посмотрел на Анну. Девушка спала безмятежным сном как ребенок. Как уснула, так и не двинулась. Арсений похватал одежду и пошел на кухню. За ним последовала улыбающаяся Римма. В кухне Арсений стал одеваться.

      – Заболтались вчера, – начал он.

      – Не оправдывайся, – спокойно прервала Римма.

      – Как ты оказалась в квартире? Мы дверь не закрыли?

      – Мне Анна ключи дала. Еще давно. На всякий случай. Вдруг свои потеряет.

      – Чего так рано пришла?

      – Сообщить тебе приятную новость.

      – Какую?

      – У тебя есть заботливый друг.

      – Друг? Что за друг?

      – Не знаю. Он изменил голос. Спросил, как я чувствую себя. И это в шесть утра, паразит! Я говорю: «Хорошо». А он мне: «Зря. Твой Арсений спит с твоей подругой Анной». И положил трубку, слизняк.

      – И ты примчалась?

      – Сцены устраивать не буду. Ничего у вас не было. В тебе я могу и усомниться, а в подружке нет. Анька святая. Дуреха еще.

      – Тогда чего прибежала?

      – Будь осторожней. Ты иногда такое говоришь!

      – Что думаю, то и говорю.

      – Можешь мне говорить что угодно. Аньке можешь. Она, как партизанка, под пытками не выдаст. А в доме Касьяныча, не сомневаюсь, бывает твой «друг», который нынче утром мне позвонил.

      В дверях кухни появилась Анна в халатике. Сонно уставилась на гостью еще не до конца проснувшимися глазами, не удержалась и по-детски сладко зевнула, потом спохватилась и прикрыла ладошкой рот.

      – Ой, Римма! – обрадовалась она. – Поройся в шкафу, что-нибудь придумай.

      И ушла в ванную.

      Как-то Анна спросила Арсения, что ему более всего помнится из детства, и он ответил: «Нищета послевоенная». Арсений помнил глаза нищеты, он их видел и не раз, и не два. Но почему-то особо засела в памяти странница. Она вошла в дверь и остановилась у порога, жалкая, худая, желтая лицом. Арсений только собрался мокнуть хлеб в молоко, да так и застыл с куском в руке. Из горницы вышла мать. Всегда подавала нищим, а тут заплакала. Больно ей стало, видать, что человеку не может помочь. Нищенка без слов поняла и только мелко закивала головой, опустив глаза. Арсению стало жалко мать, он поднялся и понес нищенке свой недоеденный кусок, последний в избе на тот день. И тогда они встретились глазами. Ему показалось, что в глазах женщины, измученной голодом, нет жизни, она угасла. Но в голосе прозвучало то тепло, которое он слышал только от мамы.

      – Господь