Тайна Самаэля. Алишер Арсланович Таксанов

и еще кого-то – может, ваши. Поэтому с вами тоже сейчас проведут процедуру дактилоскопии.

      – Они, естественно, здесь повсюду, поскольку я работал со всеми устройствами, – резонно ответил я. – Я «наследил»…

      – Допустим, – кивнул Васильев. – Когда вы были здесь до отъезда, кто-нибудь приходил в дом Ибрагимова?

      – Только соседка Нигарахон Умарова – она домработница… – расстерянно пробормотал я. – Больше никто сюда не приходит. Только соседка была днем. Она живет по ту сторону дувала.

      – Именно Нигарахон Атахановна и сообщила сегодня утром участковому о смерти профессора, когда услышала его крики и прибежала сюда. Это было в четыре часа утра, с ее слов.

      – Профессор кричал? Почему?

      – Его убивали, – вставил свое слово Абдуллаев, который тоже внимательно смотрел на разрушения. – Наверное, это сделала женщина…

      – Женщина? Почему?

      – Потому что Умарова и ее сыновья слышали женский голос. Разговаривали на узбекском и на русском языках, но саму посетительницу они не видели. Они же слышали шум разбиваемой мебели, видимо, была драка, хотя не слышали, что странно, как ломается оборудование… Но, возможно, женщина была не одна…

      Ничего странного в этом нет. Я мог бы пояснить, что профессор – или кто-то другой – использовал наше изобретение, чтобы превратить в хлам все оборудование, и тогда все делалось бы без какого-либо шума, однако говорить это не стал. А тем временем Васильев продолжал:

      – Но, видимо, она была мастером своего дела, профессиональная киллерша.

      – Киллерша?!

      – Потому что только профессионал так может аккуратно вонзить шпагу в сердце человека, чтобы тот успел только выкрикнуть от боли и умереть…

      У меня в голове все закружилось, я не мог сосредоточиться, а тем временем Абдуллаев подтолкнул меня в спальню, где все это время работали с различными инструментами другие эксперты. В комнате окна оказались зашторенными, но горели бра и люстра, поэтому было светло. Достаточно светло, чтобы я увидел мертвого Бекзода Хисамиевича, лежащего на полу рядом с кроватью. Он оставался в том же белом узбекском костюме, видимо, не успел переодеться в пижаму, только красное пятно ярко выделялось на груди – прямо в сердце был вонзен клинок шпаги.

      Шпагу окружало алое пятно, которое выглядело, как будто само пространство вокруг него сжалось от боли. Металлическая рукоять клинка блестела, несмотря на обилие крови, как будто продолжала сохранять свою эстетическую красоту, несмотря на жестокость происходящего. Я сразу понял, что это сделал действительно профессионал, ибо выплеснувшейся из раны крови оказалось немного. Глаза у профессора были открытыми, и я в застывших зрачках узрел некую смесь страха, ненависти и презрения. Само же лицо было без какой-либо гримасы, видимо, после смерти мускулы расслабились и убрали все эмоции, как смывает ластик все цвета с бумаги. Оно казалось одновременно спокойным и трагическим, будто в последние секунды жизни