Разбуженное лихо. Наталья Шевелева

но взгляды перекрестными молниями продолжали сходится на одном и том же объекте пристального внимания толпы.

      Погруженная в свои мысли, старая колдунья не обращала внимания на всеобщую суматоху, она думала о бренности бытия и быстротечности всего сущего. Видимо, интуитивно почувствовав свой конец, душа ее методично перебирала осколки прошлого, листала страницы жизни, вспоминая все то плохое и хорошее, что с ней происходило. Да и обстановка тому вполне соответствовала.

      В храме было жарко, плыл аромат свечей и ладана, лица раскраснелись, шубы и цигейки давно уже были расстегнуты, из- под пуховых шалей катился пот. Но это не мешало внимать дивным переливам пения хора, который восхвалял пресвятую Богородицу. Вот послышалось заключительное: «Христос рождается, славите…», теперь до самого Рождества будут звучать эти слова, хоть и долог еще Рождественский пост, еще не обнаружили волхвы путеводную звезду, еще не уложена на верблюдов поклажа с дорогими подарками Богомладенцу. Еще и сама Дева Мария не знает о возложенной на нее великой миссии быть Матерью Спасителя, но она уже вошла в Иерусалимский храм, уже поднимается по крутым его ступеням.

      Маленькая трехлетняя девочка в нарядных одеждах, а ступени такие высокие. Она так мала, но сама, без посторонней помощи, шурша праздничным платьем, она легко поднимается в храм и входит в святая святых – священное место в храме, куда не было права входить никому, кроме первосвященника, и то только один раз в год. Но первосвященник с радостью принимает девочку и благословляет ее, ибо Духом Святым было открыто ему, что девочка эта – избранница Божественная и предназначение ее высоко и прекрасно: стать Матерью Сыну Божиему.

      Закрыв глаза, как наяву, видела старуха эту умилительную картину, и трогательные слезы бежали по ее морщинистым щекам, стекали в уголки рта, она вытирала их рукавом, и продолжала плакать. И в этот момент была она обычной старой женщиной, тоскующей по доброте, по родным, теплым отношениям, по своим детям и внукам, которых она не видела столько лет, и по которым безумно скучала.

      Служба закончилась, и медленно, нехотя шаркая уставшими от долгого стояния ногами, женщина поплелась на исповедь. Она не могла лгать, и давно уже старый протоиерей догадывался об ее истинной сущности, так как на его исповедный вопрос «…испортила ли еси ниву чью или ино что человека или скотину?» она периодически каялась: «Грешна, батюшка!».

      Не было у нее пашни, не было и коровы, и вообще скотины никакой не было, окромя кота старого черного, а кушать- то хотелось. Вот и приходилось ей то чужих коров выдаивать, «закликать» по имени, тогда по ее слову молоко наполняло приготовленный ею дома глиняный кувшин, то на «пережин» идти. Перед рассветом носилась она по полю в белой рубахе, с распущенными волосами, хватала серпом рожь под самым колосом, делала «пережин». А потом, днем, когда жали крестьяне, отворяла она дверь в амбар, где на сусеке висели у нее три пережинных колоса, чтобы зерно от соседей переходило к ней в сусек. И потому в Ильин день, между заутреней и обедней ходила она купаться, чтобы очиститься от греха.

      Но брала всегда