Германия: философия XIX – начала XX вв. Том 4. Вещь, объект. Валерий Алексеевич Антонов

мы можем постичь и познать одну и ту же вещь, только в одном случае непосредственно, а в другом – опосредованно. Однако было бы неверно толковать это предложение в том смысле, что каждый раз нам непосредственно дается одна и та же вещь. Если иногда говорят, что в случае восприятия и памяти одна и та же вещь каждый раз «объективна» для нас, а разница заключается лишь в различных «актах» восприятия или памяти, которые относятся к этой цели, то такая форма выражения, по крайней мере, предполагает мнение, что здесь существует аналогичное отношение, как в случае, когда нам сначала нравится, а затем не нравится один и тот же звук, который мы слышим. Здесь непосредственно дан один и тот же объект, к которому одно за другим отсылают различные чувства. С другой стороны, с памятью и восприятием дело обстоит принципиально иначе, поскольку здесь одна и та же вещь не дается даже частично, а непосредственно даются разные вещи, только одна одновременно раскрывается как представление другой и в этом отношении как «одна и та же вещь». Наконец, как уже неоднократно упоминалось, к «фантазийным образам» применимо то же самое, что и к образам памяти. Если я сейчас попытаюсь представить в своем воображении внешность знакомого, которого я давно не видел и который, как я знаю, сильно изменился за это время, то я, конечно, не имею перед собой того, что я буду иметь, когда действительно увижу этого знакомого. Но передо мной есть образ, который представляет эту внешность, образ, который является или хочет быть образом этого будущего содержания. И в каждом фантастическом образе что-то воображается, что-то, что может или могло бы, по крайней мере, столкнуться со мной в другое время в непосредственной реальности, точно так же, как в каждом образе памяти что-то вспоминается, что-то, что когда-то было непосредственно дано мне. Таким образом, фантазийный образ также имеет символическую функцию по своей природе, что-то также косвенно дается мне в фантазийном образе.

      Таким образом, мы можем различить два типа данности – косвенную и опосредованную через воображаемый образ (если мы обобщим память и фантазийные образы в этом термине). Теперь возникает вопрос: не существует ли других подобных типов данности? Не существует ли другого способа, с помощью которого объект, не являющийся непосредственно данным, может стать для нас известным, узнаваемым и оцениваемым, помимо посредничества концептуального образа?

      Давайте подойдем к этому вопросу более специализированно. Бесспорно, что мы визуализируем далеко не все объекты, о которых говорим. Утверждения, звучащие тут и там и кажущиеся само собой разумеющимися, являются грубым нарушением фактов, которые самонаблюдение легко распознает как таковые; достаточно понаблюдать за тем, как мы читаем книгу и читаем ее с пониманием, чтобы увидеть, как мало сопутствующих фантазмов, мимолетных и бессмысленных3. Тем не менее, мы что-то «подразумеваем» своими словами,

3

Ср. Макс Дешуар, Эстетика, стр. 169 и 353. Бенно Эрдманн решительно подчеркивает мысль о том, что при использовании слова обозначаемый объект еще не дан (см. пояснения в «Логике I», второе издание, стр. 314). Он также справедливо отмечает, что Беркли, вероятно, первым выразил это убеждение в «Принципах», и цитирует (Archiv für systematische Philosophie, vol. 2) характерный отрывок из введения (§19): «При некотором размышлении выяснится, что даже при самой строгой связи идей не обязательно, чтобы имена, обозначающие что-то и представляющие идеи, каждый раз, как только они используются, пробуждали в уме те самые идеи, которые они были призваны представлять, поскольку в чтении и речи обычные имена по большей части используются так же, как буквы используются в алгебре, где, хотя каждая буква обозначает определенное количество, для правильного хода вычислений не обязательно, чтобы на каждом шагу каждая буква вызывала в сознании то конкретное количество, которое она обозначает.» Следующие замечания Беркли в §20 также очень важны; они выражают мысль, к которой я вернусь позже, что «понимание» слова состоит главным образом в том, что оно немедленно производит на слушателя тот же эффект, что и обозначаемая вещь, что, таким образом, и здесь функция слова состоит главным образом в том, чтобы «представлять» обозначаемое.