Возвращение в Панджруд. Андрей Волос

отец. Так и сказал – мол, кто их мерил-то, фарсахи эти. Чуть больше, чуть меньше… фарсахов сорок, короче говоря. Вот и считай. Лучший скороход за час проходит один фарсах. И то ему сорок часов бежать – конечно, если найти такого, чтоб не ел, не спал, а только дорогу пятками обмолачивал. А так-то, по-черепашьи, сколько им тащиться? Если б этот хоть шагал по-человечески… так нет. Семенит…

      – Не дергайте так, уважаемый, – хмуро сказал Шеравкан. – Давайте постоим, что ли. Не дай бог заденет.

      Два желтых вола нехотя влекли визжащую арбу. Давно нагоняют. Волы – они и есть волы. Ленивая сволочь. Тоже не шевелятся, хоть и зрячие. Вон слюни какой вожжой распустили. Спят на ходу. А хозяину, видать, все равно – быстро, медленно. А что? Навалил коряг да и сиди себе, подремывай. Волы сами довезут.

      – День добрый, – сказал седок.

      – Добрый, – кивнул Шеравкан и зачем-то спросил: – На продажу дровишки-то?

      – Да какой там, – отмахнулся тот. – Ну, дай вам бог.

      Было похоже, что необходимость пошевелить языком вынудила погонщика взбодриться. Он бодро хлестнул равнодушную животину измочаленным прутом и загорланил что было мочи:

      – Принеси мне глины, ла-а-а-а-асточка!..

      Снова замахнулся:

      – Ну, чтоб вас разорвало!

      И продолжил:

      – Подари тростинку, го-о-о-орлица!..

      В эту секунду Шеравкан случайно взглянул на слепца – и впервые увидел его улыбающимся. Песня его тронула, что ли? Песня известная, грустная, у него самого, бывало, комок к горлу подкатывал, когда отец напевал негромко: «Я себе хоромы выстрою, заживем с тобой, любимая!»

      Улыбка слабая, тусклая – вроде и не улыбка даже. Может, просто показалось. То же самое лицо – худое, недоброе. Нет, все-таки чему-то улыбался.

      – Пойдемте, уважаемый, – сказал Шеравкан, с тоской оглядываясь туда, где еще виднелся город. – Пойдемте.

      Но слепец отстранил его.

      – Парень! Погоди!

      Возница оглянулся. Слепец не мог этого видеть, однако махнул рукой так, будто был уверен, что тот заметит его жест.

      Волы встали.

      – Чего вам, уважаемый? – спросил погонщик.

      – Ты, я слышу, песни поешь, – с хмурой усмешкой сказал слепец.

      – А что не петь? – удивился тот.

      – Пой на здоровье… хорошая песня, душевная. А скажи, не пожертвуешь ли страннику какую-нибудь палку?

      – Палку-то?

      Аробщик сдвинул на лоб свой плоский, как блин, кулях и с сомнением почесал затылок.

      Шеравкан ждал, что он сейчас скажет что-нибудь насчет того, что палка на дороге не валяется. Палка денег стоит. Так оно и есть, конечно. Бухара степью окружена, дерево в цене. Но все-таки за один фельс – самую мелкую медную монету – целую охапку дают. Небольшую, правда. Казан воды вскипятить – и то не хватит.

      – Ну что ж, – протянул погонщик.

      Он обошел свой воз, приглядываясь. Подергал одну хворостину, потом другую; чертыхнулся.