Алексей Хвостенко и Анри Волохонский. Тексты и контексты. Группа авторов

я получил в своей жизни. Это происходило в доме творчества писателей в Комарове, Териоки это называлось раньше, где жил мой отец. Папа был филолог, переводчик и поэт, но как поэт никогда не печатался. Комаровская жизнь помнится довольно смутно – ходили на пляж, собирали ягоды, грибы, ловили рыбу в каких-то озерах. Бруй19 там жил позже, с ним я встретился только в Париже. До Ахматовой я так и не добрался, хотя Бродский меня заманивал к ней. Но меня как-то не очень тянуло со знаменитыми личностями знакомиться.

      – А как же Акимов?

      – Я в начале 60‑х годов пытался учиться в нескольких институтах, в Институте имени Герцена, в Мухинском училище, куда ходил на подготовительные курсы и поступил на следующий год. А потом я перешел в Театральный институт и учился у покойного Николая Павловича Акимова. Это был великий режиссер и очень хороший художник. Чего-то он рассказывал, показывал, объяснял, втолковывал, но основным уроком была свобода творчества. Там можно было делать все что угодно, даже абстрактные вещи. Акимов привил мне любовь к режиссуре. Но я зашел и вышел, проучился месяца два или три. Когда мы устроили нашу первую выставку, Акимов пришел, посмотрел на мою картину «Портрет бабушки», которую я сделал из разных материалов, подобраных на улице. Сказал, что бабушка не плавает, и стал ее критиковать: «Ничего – красиво, элегантно, но картина будет пылиться!» Я только что прочитал тогда Беккета, «Последнюю магнитофонную ленту»20, рассказал ему содержание этой пьесы, и ему мой пересказ очень понравился, по-моему. Он ушел, и после этого мы больше никогда не виделись.

      – Как появился ваш соавтор Волохонский?

      – С поэтом и философом Анри Волохонским мы всю жизнь работаем вместе. Начинали мы с песен, потом стали писать вместе басни, затем пьесы, первой из которых стал «Первый гриб». Мы написали ее в расчете поставить на сцене, носили даже в ТЮЗ к Зяме Корогодскому21. Пьеса везде понравилась, но ставить ее отказались, сказав, что она полна анахронизмов и еще каких-то намеков, неприличных для советской власти. Анахронизмов в чисто языковом, лингвистическом плане. В общем, так ее и не поставили нигде. И Корогодский предложил нам с Анри написать ему пьесу по «Марсианским хроникам» Брэдбери, был такой писатель-фантаст американский. Мы этого, конечно, делать не стали. На этом наше знакомство с Корогодским закончилось. Содружество АХВ продолжается до сих пор, недавно в Москве вышла книжка текстов наших песен22.

      – Церковь греческая еще стояла?

      – Стояла. Я видел, как ее ломали, – у меня какие-то стихи даже есть на эту тему23. Бродский тоже чего-то написал. Тогда ведь все жили рядом – я на Греческом, а Бродский на Пестеля. Екатерининский садик, сквер у Зимнего стадиона. Основная тусовка происходила в «Сайгоне». Сайгон и Малая Садовая, где собирались поэты и прочая левацкая публика, существовали одновременно24. До этого собирались на кухнях. Тогда компания, которую Костя Кузьминский называл «ахматовские сироты»,

19

Бруй Вильям Петрович – художник. Эмигрировал в 1970 году, с 1971 года активный участник художественной жизни Парижа. В 1994‑м в Париже состоялась совместная выставка Бруя и Хвостенко «Хрустальный дворец» (см. ниже). См. также стихотворение Хвостенко «Вильяму Брую на день его рождения в Хрустальном дворце» (наст. изд.).

20

Пьесу С. Беккета «Последняя лента Крэппа» позднее, в 1973 году, перевел поэт и издатель Хвостенко Владимир Эрль.

21

Корогодский Зиновий Яковлевич (1926–2004) – театральный режиссер, в 1962–1986 художественный руководитель Ленинградского театра юного зрителя (ТЮЗ).

22

Хвостенко А. Л., Волохонский А. Г. Берлога пчел. Тверь: Kolonna Publications, 2004.

23

Стихотворение «Напасти Песков» из цикла «Памятник летчику Мациневичу» (Хвостенко А. Л. Верпа. С. 188–189).

24

Кафетерий на Малой Садовой улице и кафе «Сайгон» на углу Невского и Владимирского проспектов – главные точки ленинградской «кофейной культуры» (термин Т. Л. Никольской) 1960–1970‑х годов.