Бухарские миражи. Коллектив авторов

школой, здесь завязались мои знакомства со многими поэтами того времени.

      Я расскажу о некоторых из них.

      Абдулмаджид Зуфунун был учеником Ахмада Дониша. Он был астрологом, но занимался поэзией, историей литературы, хорошо усвоил все те знания, которыми смог овладеть в схоластических бухарских медресе. Был он сведущ также в теории и практике нашей средневековой медицины. За его глубокие знания в разных науках он был прозван Зуфунуном, что означает «обладатель знаний».

      Под влиянием Ахмада Дониша Зуфунун относился критически к бухарским нравам и особенно к эмиру и эмирскому двору, придворным и лжеучёным Бухары. Когда находились слушатели, он резко высказывал им всё о корыстолюбивых и бесчестных поступках этих высокопоставленных лиц.

      Но многое в поступках и внешности Абдулмаджида напоминало сумасшедшего. Постоянно он засовывал руку себе под рубашку, высовывал её из ворота и чесал бороду или нос. Иногда же, с силой выдёргивал волосы из бороды или усов. Если случалось встретить его на улице, я всегда видел его в одиночестве – он любил ходить один; насупив брови, глядя себе под ноги, он задумчиво проходил, никого не замечая.

      В погожие дни он приходил на берег водоёма Диванбеги, любимое место прогулок бухарцев того времени. Он садился на краю низенькой крыши одной из небольших парикмахерских и, пощипывая бороду высунутой из ворота рукой, поглядывал на гуляющих. Когда мимо проходил приятный ему человек, он подзывал его, сажал рядом с собой, разговаривал с ним. Когда ему казалось, что интересная тема исчерпана, он заявлял собеседнику:

      – Ладно. Ступайте! До свидания.

      Без приглашения никто не решался подойти к нему. Его тёмное лицо, заросшее всклокоченной седой бородой, с гневным, огнемечущим взглядом из-под хмурых, густых бровей наводило на людей страх.

      В дом Шарифджан-махдума он приходил редко и только днём. Если у хозяина оказывался гость, не интересный для Абдулмаджида, он, не здороваясь, смотрел на него некоторое время, словно приглядываясь к человеку, а затем так же молча уходил. Когда же гость или разговор его интересовали, он принимал участие в разговоре, особенно если речь шла об учёных или об эмирских придворных.

      Шарифджан говорил о нем:

      – Он разыгрывает из себя сумасшедшего. А нам известно, что это выдающийся учёный, очень знающий, очень глубокий. Но он не хочет, чтобы эмир затребовал его для каких-либо государственных дел, и прикидывается безумцем, лишь бы жить независимо.

      Яхья-ходжа внешностью и поведением был своего рода двойником Абдулмаджида Зуфунуна. Он тоже представлялся сумасшедшим, но его «безумие» было шумливым и буйным. Тех, кто ему не нравился, он поносил, обрушивая на них потоки сквернословия. Высокопоставленные муллы и придворные, увидев его издали, спешили свернуть в переулок, спрятаться от его ядовитой брани.

      Однажды, когда у Шарифджана сидели гости, среди которых были поэты, у ворот раздался крик:

      – Эй, отбельщик! Как поживаешь? Что поделываешь? Заходить мне или нет?

      Шарифджан