Красное на остром, или Опоздание Бога Войны. Тимофей Николайцев

к чертям поотрывало… Он вспомнил, как смотрел на бабку и видел при этом носки своих сапог – облегчение сразу ополоснуло голову, как студеная вода из колонки. Ноги должны быть на месте… Он дернулся, приподнимаясь… Они и были – на месте… Утц с проворством ему подсобил, придерживая под спину и плечи.

      – Сильно меня? – спросил его Мигол.

      – Сейчас… – то ли ответил, то ли перебил его шофер. – Руки-ноги целы, старшой… Остальное смотрю сейчас… Ты – драный весь, в клочки… как коза после случки…

      Голос его прыгал туда-сюда, будто ручку громкости у приемника крутили, балуясь. В одном ухе, неясно пока в каком – нарастал постепенно дряблый фарфоровый звон. Контузило, понял Мигол. Оглушило… может, даже ухо порвало… Его вдруг вытошнило – внезапно и резко, едва-едва перевернуться успел.

      Он обессиленно откинулся, лежа на боку… пуская клейкие земляные слюни. Землей было забито всё – и рот, и ноздри. Он продолжал ощущать, как Утц ворочает его, тормошит, но… как через вату.

      Сильно, подумал он.

      Утц, наконец, оставил его в покое – обошел со стороны головы, плюхнулся рядом.

      – Старшой… – позвал он, и Мигол тогда увидел – рожа у него была не обреченная… и не сострадающая… Обычная, ошарашенная была рожа. – Старшой, а… Ты в рубашке, что ли, родился?

      – Ага, – сказал Мигол, морщась от перепадов громкости его и своего голоса. – В той, что Инночка сняла, когда тебя увидала… Чего нащупал?

      – Целёхонек, – расхохотался Утц – словно горшок расколол около уха… – Как целка прям…

      – Ну, – удивился Мигол, и сам тогда повеселел. – Что, прям вообще? Нигде не посекло даже?

      – Ободрало – да, – заверил его Утц. – Но крови нигде не вижу. Форменку порвало знатно, правда… И не торчит ничего из тебя. Ухо только завернуло, как у поросенка…

      – Дела! – сказал Мигол. – Так жамкнуло… я уж думал – того… руки-ноги.

      – Да уж! – в тон ему подтвердил Утц. – Дела…

      Он опять дергал траву, тряс землю из корешков. Скрутил здоровенный травяной колтун, сунул его Миголу под нос.

      – На, старшой. Утри морду, пока не присохло…

      Тот потянулся за колтуном… замер недоуменно – рука была занята пистолетом.

      – Бабка-то… – вспомнил он. Вскинулся, заорал на водилу. – Где она опять, дрянь старая?

      Тот вылупился на него… подобрался, чуть отодвинувшись.

      – Ты чего, старшой? Чего ты…

      Мигол, озлившись на непонятливого, задергался – извернулся, встал на четвереньки. Пыль потекла с него двумя обильными ручьями, Утц даже рукавом загородился.

      – Ты чего завозился-то… – сквозь рукав увещевал он. – Не вставай пока, слышь… Свалишься же, двинешься башкой.

      Но Мигол уже подворачивал под себя шаткие сапоги – водиле пришлось, хочешь не хочешь, а подставить плечо. Мигол поднялся, опираясь на него свободной рукой – как на костыль. Склоны были пусты по обе стороны, только густо припорошены пылью. Если и оставались где-то следы от