Мёд для убожества. Бехровия. Том 1. Е.Л. Зенгрим

– невесело отвечает Лих. – Передохнуть бы.

      – Наверху передохнешь, дружище, – отрезаю я. – Как нога?

      – Как чужая, – Лих поднимает взгляд к своду шахты и шумно вдыхает. – Голова кружится… Пусти посидеть, а.

      – Не-не-не, хитрец, – фыркаю я. – Ты сейчас отключишься, а мне тебя волоком тащить? Ты это, глаза не закрывай.

      – Ладно.

      – Смешную вещь хочешь? – не нахожу ничего лучше, чтобы взбодрить Лиха.

      – Ну?..

      – Внимание, анекдот. Закончился бой. Смертельно раненый респ лежит в лазарете. Тут мимо проходит лекарь, а респ его и спрашивает: «Кум, чую, недолго мне осталось. Скажи, а что будет после смерти?»

      – А лекарь ему что?

      – А он респу и отвечает: «Перестелим твою койку и положим другого».

      Лих только хмыкает.

      – Ой, неужели не смешно? – ворчу я.

      – Было бы смешнее, – тихо отзывается Лих, – не окажись я сейчас на месте того респа.

      На последних ступенях я взваливаю парня почти силой. Прислонив его к прохладной стене караулки, требую у него ключ. Приходится повозиться с замком – впотьмах не сразу-то и скважину найдешь. Но вот два заветных оборота ключа, и дверь со скрипом отворена.

      Свет улицы бьет по глазам, и я прикрываюсь ладонью. Воздух Бехровии кажется свежим, как в сосновом бору – и легкие норовят растаять от удовольствия.

      – Смешная вещь номер два! – кричу я взад, пытаясь проморгаться. – Почему шутки про утонувших респов всегда поверхностные?

      Лих отвечает ворчанием.

      – А потому что… – закончить не выходит. Вдруг что-то хлестко, как ветка в бурю, бьет меня по морде. – Шельма!

      Лоб и щеку жжет до одури, словно приложился о край раскаленного котелка. Знакомая боль. Она отзывается покалыванием где-то в спине – бугристой от шрамов, на которые не скупился отец.

      – Где мой брат, дикарская ты гнида?! – режет слух знакомый высокий голос.

      В прорези меж пальцев я замечаю знакомую стерву. Инисто-пшеничная челка, острый нос с горбинкой и злющие – как у бешеной лисицы – глаза. В руке у девчонки раскачивается кнут, а грудь высоко вздымается под плащом цвета мокрого камня.

      – Там, – коротко бросаю я, растирая лицо. Красный след мне обеспечен. Ну, хоть не кровит.

      Вилка бельтом влетает в караулку, там слышится возня.

      – …так задержаться! – эхо девчачьего голоса врезается в уши, что винт ошейника в фанеру. – Обязательно было запирать будку?!

      – Давай… потом, сестренка, – вяло откликается ей.

      – Что там у тебя? – тон Вилки сходит со злобы до озабоченности, но вновь возвращается к гневу. – Это тебя ублюдок так?!

      – Не, это типа… Шишигон, что ли.

      – Шишиган, – поправляю я, облокотившись о дверной косяк. Тру лоб, тру щеку – и не могу надышаться Бехровией. – Его к деду надо. Или он прямо здесь откинется.

      Вилка возникает в проеме как ужасный дух возмездия. Да уж, Корпус призраков революции по ней плачет – с такой убедительной мимикой ей бы княжичей на допросах раскалывать.

      – Что с ним? – рокочущим голосом требует она.

      – Шишиган