Мёд для убожества. Бехровия. Том 1. Е.Л. Зенгрим

у него скачет ого-го… Ситуация для беса, кхем, стрессовая, вот он и привык к жиже.

      – На вторые сутки привык?! – досадует женщина. – А предусмотреть нельзя было?

      – Дык они все разные, бесы эти окаянные. Не угадаешь, мастер.

      Сжавшись червяком, я опрокидываюсь на бок – чтобы выхаркать черный сгусток.

      Что-то выплюнуть удается, но остатки налипают на небо и застревают в зубах. Язык вяжет до онемения.

      – Да уймись ты! – меня поворачивают обратно. – Строжка, раз «доза не та», то когда его отпустит?

      – Дык уже отпускает, – заверяет треск. – Ты не волнуйся-то так, Таби. У него швы за две ночи затянулись, а тут жижа какая-то… Пфе! Так кудахчешь, будто поганец сляди хлебнул и вот-вот богам душу отдаст.

      – Я волнуюсь не за него, а за то время, которое летит Хрему в одно место, – обрубает контральто. – Сам знаешь, каковы дела у цеха…

      Мне и правда становится лучше. Хоть нос и стянуло коркой, а горло жжет, я неуклюже сажусь на тюфяке.

      – Ба! Оклемался, – трещит старик.

      – Не прошло и года, – выдыхает контральто. – Живучая же скотина.

      – Какого черта вы делаете? – выхрипываю я, только-только проморгавшись.

      – Какого-какого… – ворчит обладатель неисправного голоса. – Штопаем тебя непутевого.

      Передо мной двое. На карликовой табуретке – скрюченный годами старик. Глаза у него выцвело-безучастные, глубоко утопленные в череп, а нос крючковатый, с вмятиной на переносице. Вмятина, видно, от тех очков, что он рассеянно протирает платком.

      – Вот же задачку ты мне задал, бедолага, – голосом он похож на сломанный механизм: того и гляди треснет, заплюет искрами. Но от челюсти, скошенной набок, исходит только аптечный запашок. – От масла-то обыкновенно калеками остаются. Но Строжка не промах, хе-хе! Есть, сталбыть, еще бальзам в бальзамнике…

      Другой мой гость – это гостья. Женщина средних лет. Крепко сбитая, рослая, она напоминает гранитную стелу. И серый костюм мужского кроя только прибавляет ей некой непробиваемости.

      – Отставить треп, Строжка, – она скрещивает руки на груди, и серое сукно рукавов плотно облепляет мускулы; могучая баба. – Я тебя не для болтовни подняла.

      Старик отвечает неразборчивым бормотанием, а женщина принимается за меня.

      – Кто ты такой? – бросает она. – Или что ты такое?

      Буравит меня взглядом из-под волос неопределенного мышиного цвета, стриженных под горшок. Забавненькая прическа – такие на западе делают сельской ребятне, чтоб побыстрее. Когда у тебя целый двор спиногрызов, тут не до заморочек: надел плошку на голову и стриги по краю. Представляю эту бой-бабу с плошкой на затылке. Выглядит смешно. А вот ее сломанный нос и старые шрамы – не очень.

      – Кто я? – облизываю губы, горькие от жижи. – С вопросом ты запоздала, подруга. Надо было раньше знакомиться – до того, как посадили на цепь. Или у собак на привязи тоже имя спрашиваешь?

      – Не ответишь, так дам тебе кличку, – отвечает женщина. – Под ней тебя и казнят, если не станешь сговорчивым.

      Я оцениваю