Темные (сборник). Алексей Жарков

поднялась на крыльцо, отняла от двери палку. Ференц остался во дворе. Чурбачок. Нагретая бревенчатая стена.

      Тело после поклонов болело больше, чем от колки дров.

      Слово «сдох» было темное – таким словом и убить можно. Не то что животину, а и человека, если он больной или слабый.

      Ференц на всякий случай наклонился, проверяя, как там пес. Лопухи шевелились, мелькал над лопухами хвост с фиолетовой шишечкой репейника на конце.

      Жив. Значит, мимо прошло.

      Мать-то, пожалуй, и не ему – мать Ференцу это говорила.

      Небо темнело. Деревенская улица оделась густой тенью. Вдалеке звякнуло било. Потом Хабари-ха звонко прокричала: «Гриня, Гриня, полоротый, чтоб тебя переголопупило, – домой!»

      Ференц фыркнул.

      Переголопупило – рубаху на животе порвало?

      Он вытянул ноги.

      Мать стучала чем-то в доме, стонали полы, лязгала печная заслонка, сквозь ставни струйкой сочился запах разогреваемой каши. Затем скрипнула дверь.

      – Та-ак!

      Мать встала перед Ференцем – руки уперты в бока, брови сведены.

      – Что? – выпрямил спину Ференц.

      – А Глашку доить кто будет? А хлев убирать? А поросят кормить? Расселся он, вылупень!

      – Да сейчас я.

      – Вставай, вставай, косорукий. Я с утра до ночи, а он уже и все, устал. Живо, говорю, пустая голова! Послал же свет идиота!

      Мать гвоздила словами и пока Ференц поднимался в дом, и пока собирал крынки, и пока рубил репу в корыто. В конце концов его согнуло, а изо рта потекла слюна.

      – Ну, мам… – пробухтел он.

      – А терпи, терпи, – указывала мать. – Оно всегда так. Мы живем аки черви…

      В пальцах у нее зажелтела бумажка.

      – Вот, повторяй за мной…

      И Ференц повторял:

      – Мы живем аки черви, копаясь в земле. И земля это низ, а небо – верх, и свет идет с неба. И свет копится в нас, но червю – быть червем, и невместно тратить свет впустую, на таких же червей, погрязших во тьме.

      – Во-от, – воздела палец мать. – Дальше…

      – Я пошел, – сказал Ференц.

      – Стой.

      – Ну что?

      – Есть слова свет и тьма, и тьма дана нам, чтобы помнить, кто мы есть, тьма есть терпение и смирение червя, а свет должно отдавать отблику света небесного на земле, отдавать ежеутренне и ежевечерне, дабы сияние его росло и распространялось. Понял?

      – Да.

      Мать тяжело посмотрела на Ференца.

      – Мы есть черви земли, как и сказано в Наставлении. Не для нас измыслены светлые слова. А для ослушников, употребляющих их, есть Яркая служба. Все, иди, идиот беспалый.

      – Дура, – вырвалось из Ференца.

      – А так и есть, – закивала мать, – так и должно.

      Темные сени на задний двор. Покосившаяся, налегшая на подпоры всхолминка хлева. Ференц продрался к нему сквозь разросшийся куст терновника.

      – Дура, – снова буркнул под нос Ференц, открывая широкую щелястую воротину.

      Пахнуло навозом и прелым животным теплом. Из темноты блеснул коровий глаз. Муха, жужжа, атаковала щеку.

      – Пош-шла, зараза! – отмахнулся Ференц.

      Но