Темные (сборник). Алексей Жарков

слова Наставления другими звуками: скрипом лавки, скребками ложки, движением челюстей, урчанием желудка. Мать, впрочем, шептала все тише, ниже и ниже опуская к тюфяку темноволосую голову.

      – яд гордыни… обернется тьмой…

      Раньше Ференц думал, что мать умеет читать, но скоро заметил, что она держит бумажку то одной стороной, то другой и смотрит в корявые значки пустым взглядом.

      – …свет вечный…

      Не договорив, она захрапела, неловко уткнувшись в собственную руку.

      Ференц подождал немного, вытащил из опухших пальцев Наставление, задул свечу. Накрыл спящую мать худой дерюгой. Хотелось сказать ей что-то хорошее, но ведь полыхнет, как есть полыхнет. Поэтому, потоптавшись, он произнес:

      – Эх, дура…

      А потом долго стоял на крыльце, наблюдая отходящую ко сну Мостырю, черные крыши домов на фоне неба, вертикальные полоски света, пробивающиеся сквозь ставни.

      Шпынь, поскуливая, подобрался ближе.

      – Ну что ты, псина безмозглая? – наклонился к нему Ференц. – Тоже добрых слов не слышал?

      Он огладил собачий бок, попутно выбирая из шерсти соломины и репьи. Шпынь благодарно дышал, шевелил во тьме влажным носом.

      – Ладно, – сказал ему Ференц, отнимая руку, – дурной ты совсем. Четырехлапый, а все одно – червь.

      Выйдя за забор, он побрел в сторону ручья, где, наверное, уже ждала Яся.

      Шелестела трава, на другом конце деревни перекрикивались неясными голосами, но один вроде был Потеев. Смутно белела тропка.

      Обойдя мостки, с которых полоскали белье, Ференц свернул на узкую полоску берега, окаймленную камышом и ольхой.

      Шагов через двадцать в стороне открылась притоптанная полянка с бревном. Яся услышала его, вскинулась:

      – Ференц!

      – Ш-ш-ш! – зашипел Ференц. – Вот же горластая!

      Яся, пахнущая хлебом, двинулась к нему. Ференц поцеловал ее, сначала, промахнувшись, в подбородок, затем уже нашел губы.

      А затем шею.

      – Ммм, – сказала Яся, запрокидывая голову.

      Они сели на бревно.

      – Приготовилась? – спросил Ференц.

      – Придумала, – сказала Яся.

      Темнота скрадывала ее фигурку, руки, лежащие на коленях, длинную вязаную кофту. Ференц видел только серый овал лица с тенью носа.

      – Только осторожно, – сказал он.

      – Ага.

      Яся приблизилась. От ее дыхания Ференцу вспомнился Шпынь.

      – Глу… – прошептала Яся. – Глупенький.

      Слово вошло в Ференца тонким жальцем.

      Оно было бледное, длинное. Покрутилось, пожужжало у него внутри и, стукнув о ребра, рассыпалось отзвуками.

      …лупенький…..упеньки…

      Разожмурив глаза, Ференц увидел все то же: ночь, контур Яси, лохматые деревья у Яси за спиной.

      – И как? – тихо спросила Яся.

      Вместе они следили, как свет слова тает под кожей запястий, предплечий. Будто оброненный в речку на глубину осколок зеркала.

      – Ничего вроде, – сказал Ференц. – Не полыхнуло же?

      – Нет. Но я глаза закрыла.

      – И я.

      Они