Истеричка (сборник). Ирина Крицкая

пор и не женился!

      – А может, мы выйдем, – Аллочка пыталась влезть между двух огней, – мы пойдем, а вы тут оставайтесь лаяться?

      Бражник усмехнулся, в лучших, в лучших традициях драмтеатра, и снова руку на висок, и грустные глаза, все по науке Бражник сделал.

      – Какие вы грубые люди, – он вздохнул, – в этой своей… Дум-ме-э-э. А самое страшное, что и других вы судите по себе…

      – Бражник, отстань!

      – Чернушкина, дорогая, ты только честно мне скажи, вот честно мне скажи, и я отстану. Ты можешь предположить, может быть, тебе приходило в голову, что все люди разные? Или хотя бы не такие, как ты?

      Чернушкина поправила свою рубашку, хорошая рубашечка на ней была, кстати, в полосочку, очень даже приятная рубашечка.

      – Бражник, – она сказала, – я с тобой согласна. Я с тобой на все сто согласна. Ты – не такой, как мы. А мы – нормальные люди. И для нас, для нормальных русских людей, самое важное – дети.

      – Дети? – засюсюкал Бражник.

      – Да, дети! – оскалилась Чернушкина. – А все остальное – говно! И мужики, и деньги, и ваше поганое творчество, и твои идиотские оргазмы! Ради ребенка плюнешь на все…

      – Блестящая речь! – Бражник похлопал, и за стеной, в соседнем кабинете, его активно поддержали. – Я все понял, дети – главное. И поэтому ты, дорогая моя, бросила своих детей свекрови и поскакала сломя голову в свою любимую Дум-му-у. В начальство!

      – Ради детей! – закричала Чернушкина.

      – Конечно! Кто сомневается? Я уже вижу предвыборный слоган! – Бражник вскочил и объявил во все горло: – «Любовь Чернушкина! Ха! Ха! Ха! Ха! Все ради детей!»

      – Не ори! – Чернушкина схватила его за пиджак и шепотом объяснила: – Нас могут услышать. Я публичный человек… В городе меня знают… Меня могут узнать…

      Бражник согнулся, схватился за живот, стукнулся лбом о столешницу, плечи у него затряслись. Он открывал рот, как подыхающая рыба, но все никак не мог расхохотаться. Бражник покраснел и начал задыхаться. А я смотрела в окно на листья.

      По тротуару проходили люди, иногда они заглядывали в окно ресторана. Толстый коротышка в светлом плаще посмотрел на меня и обиженно отвернулся, на плече у него сидел кот, они проплыли медленно вдвоем куда-то в направлении вокзала. А листья падали, кружились, и ветер не давал им приземлиться, они летели за толстяком, догоняли. Кот сидел на плече неподвижно, как сфинкс, и внимательно наблюдал за кленовым листочком.

      Аллочка мне что-то говорила, кажется, она сказала, что собирается уйти из банка.

      – Продержусь до Нового года, а потом уволюсь. Сейчас не могу, сейчас я потеряю бонусы…

      Я это слышала, лет пять назад, поэтому не очень проникалась, я все равно ничего не понимаю, про бонусы, про соцпакет.

      – А знаешь… – она вздохнула, – иногда я думаю, что Лиза сделала правильно. Она умерла на эмоциях, на волне… Еще неизвестно, что лучше: умереть сразу или медленно, каждый день, убивать в себе женщину…

      «Опять «женщину»! – подумала я. – Что-то все как с цепи