Гимназисты. Николай Гарин-Михайловский

и ни черта.

      – Я… я… тебе то же самое говорил, с тою разницею, что не принял твоего самолюбия, что ли…

      – Ерунда… – перебил его Вервицкий, – опять ерунда…

      – Да… да… какая же ерунда?

      И Берендя нежно приложил пальцы к своей груди.

      – А вот такая, – ответил упрямо Вервицкий.

      – Ты… ты… сердишься, Гораций, значит, ты не прав, – сказал Берендя.

      Вервицкий передразнил его и заключил:

      – Выдернет ни к селу ни к городу и рад.

      Затем, не удостаивая больше вниманием своего друга, он обратился к Долбе:

      – Ты что ж, уже читал мое сочинение?

      – Прочел.

      – Ну что, как?

      Несмотря на грубоватую решительность, в голосе Вервицкого слышались тайная тревога и страх.

      – Да ведь что ж? Небольшая вещица… Да ничего.

      – Я ведь ее так, между прочим, и написал, – объяснил Вервицкий. – Ну ничего, так ничего: и то добре и то в шмак… Э, и ты написал. Ну, покажи, покажи…

      В это время пришли Семенов и Рыльский.

      Вервицкий, схватив рукопись Долбы, уселся к окну и принялся читать ее с таким решительным и вдумчивым видом, с каким только когда-либо автор читал новую вещь своего собрата.

      Началось обсуждение тем.

      – Ты на чем же остановился? – обратился Долба к Карташеву, когда до него дошла очередь.

      – Я, собственно, еще ни на чем не остановился.

      – Что-нибудь историческое? – посмотрел Долба на Корнева.

      – Отчего, собственно, историческое? – насторожился Карташев.

      – Ну, что хочешь…

      – Научное разве что-нибудь, – нерешительно произнес Карташев.

      – Что ж из научного? – спросил Корнев. – Я думаю, этот отдел нам не по плечу… Какую научную статью мы можем написать?

      – Отчего ж? – сказал Долба. – Популяризацию, например, Фохта, Молешота, Бюхнера.

      – Их в русском переводе нет: по Писареву разве.

      – Ну, это уж будет популяризация популяризации, – ответил огорченно Карташев.

      – Я беру на себя, – заявил Корнев, – отдел критики… собственно, конечно, не критики, а сжатое изложение и некоторые соображения по части текущей литературы.

      – Ну, что ж, отлично… Это красивый отдел, и у тебя выйдет. Ну, останавливайся и ты на чем-нибудь…

      – Нет, я ничего не буду писать, – сказал Карташев, отчего-то вдруг обидевшись.

      – Да ты чего? Ну, пиши научное…

      – Нет, да я… нет.

      – Послушай: да ты, может быть, критический отдел хотел… так бери, пожалуйста.

      – Нет, нет…

      – Да пиши… Ведь в критическом отделе могут и двое работать. Собственно даже, я думаю, для большего интереса можно и полемику устроить: один написал, а кто-нибудь, может быть, возражать станет.

      – Это хорошо, – повеселел Карташев. – Ну, так вот, ты и пиши, а я тебе возражать в следующем номере буду…

      – Да, может, и не придется?

      – Наверно, придется.

      Все рассмеялись.

      – А теперь я вот что возьму, – продолжал Карташев. – Я напишу о вреде классического образования.

      – С