Охота на Овечкина. Инна Шаргородская

охотно последовал за ним.

      – Нынче меня зовут Босоногий колдун, – хозяин разлил вино по бокалам и придирчиво поглядел на свет сквозь алое зарево. – Для друзей – Степаныч.

      Баламут кивнул и поднял свой бокал.

      – Почему ты спросил меня, почтеннейший, из какого я мира? Тебе известно, что существуют и другие миры?

      – А то! – весело ответил босоногий колдун Степаныч. – Выпьем же за их процветание!

      Чокнулись и выпили. Вино оказалось крепчайшим и обожгло, как огонь, но Баламут был этому только рад. Рядом со странным колдуном он чувствовал себя удивительно спокойно. А поскольку интуиция его еще никогда не подводила, стало быть, можно было позволить себе расслабиться и отдохнуть, пожалуй, впервые с того дня, как исчезла принцесса.

      – Я из Данелойна, – сказал он, допив вино и отдышавшись. – Слыхал о таком?

      – Возможно. И как же вы пробрались сюда? Чем пробивали стену?

      – Какую?

      – Ясно, – сказал Степаныч. – Не будем об этом. Я вижу, ты в затруднении, мой юный друг. Могу ли я чем-нибудь помочь тебе в качестве непревзойденного колдуна?

      «Юный друг» потер лысину, обрамленную остатками черных жестких волос. Старец нравился ему все больше и больше.

      – Выпьем еще, – предложил Баламут. – Это длинная история, а я, признаться, устал, как собака. И затруднение мое так велико, что я не знаю даже, с чего начать.

      Старец тут же налил еще. Пламя свечей колыхнулось и вновь успокоилось.

      – Начни, с чего сердце просит. Так оно верней…

      Доркин подтащил к себе гроздь винограда и принялся кидать в рот по ягодке.

      – Странный ты человек, колдун, – сказал он. Второй бокал ударил ему в голову так, что кресло под ним сдвинулось с места и принялось тихо плавать в воздухе. – Не ожидал я встретить в чужом мире столь родственную душу. Бывает, однако…

      – Вижу, – с проницательным видом заметил старик, – что для того, чтобы развязать тебе язык, вина понадобится немало.

      Баламут посмотрел на него долгим проникновенным взором.

      – Ты заговорил о сердце, колдун… я сам сомневаюсь иногда в том, что оно у меня есть. Но, видно, я становлюсь стар. Сегодня я чувствую, что его у меня даже слишком много.

      Колдун без промедления наполнил бокалы в третий раз.

      – Не знаю, почему, – сказал Баламут, чувствуя, что красноречие переполняет его, а старик этот ему дороже брата, – но в доме у тебя я сделался мягким, как воск. Ты напоминаешь мне святого отца-нефелинца, которого я повстречал однажды в час своей великой печали. Он, как и ты, видел насквозь мое сердце и знал не хуже тебя, что требуется в такой час слабому человеку. А человек слаб… В первый и последний раз в жизни рыдал я тогда у него на груди и никогда не сожалел об этом. Таков уж он был!

      Бокалы наполнились и опустели в четвертый раз, и Баламута наконец прорвало. Вино действительно оказалось очень крепким.

      – Сердце… Колдун, я любил принцессу Май, когда еще трехлетней крохой качал ее на своем колене и позволял дергать себя