«Человек, первым открывший Бродского Западу». Беседы с Джорджем Клайном. Синтия Л. Хэвен

по-моему, одна из предпосылок… ну-у, это обычно приходит, когда ты действительно дошел до точки31.

      Тот, кто пережил подобный опыт, не позабудет о нем просто так.

      У Иосифа было очень сильно развито чувство священности, священности бытия, священности языка, священности поэзии и человеческого существования; но, по-моему, он где-то написал: чтобы соприкоснуться с Богом, не обязательно ходить в церковь, не обязательно читать определенную литературу. Он, как вы и сами знаете, часто употреблял слово «Бог».

      Что да, то да.

      Он употребил это слово, когда мы впервые расстались надолго, – сказал, знаете ли, «Khrani Vas Bog, Dzhordzh».

      К тому времени он худо-бедно говорил по-английски, но, насколько я понимаю, первое время вы с ним на английском не беседовали.

      Английский он начал учить подростком и к 1972 году более-менее им овладел. Но заговорил свободно только лет в двадцать семь – двадцать девять.

      Я бы сказала, даже позже. Даже спустя многие годы жизни в Америке его английский порой срывался в полную невразумительность.

      В устной речи – возможно, да. Но литературный английский язык он чувствовал тонко, обостренно, так что его критика и предложения по поводу рабочих вариантов моих переводов были проницательными и конструктивными. Неизменно.

      Однако, насколько я понимаю, при тех первых встречах вы разговаривали не на английском.

      К счастью, я свободно овладел русским лет в двадцать семь – двадцать девять – за много лет до знакомства с Иосифом. В 1967‑м и 1968‑м мы беседовали по-русски. Примерно в 1974 году стали иногда переходить на английский. Его письма ко мне обычно написаны на русском, с вкраплениями английских слов и выражений. А мои к нему – обычно на английском, тоже с вкраплениями русских слов и выражений.

      Разговоры продолжились в июне 1968 года, когда вы приехали снова. Не могли бы вы поделиться какими-то особенно памятными впечатлениями?

      Белые ночи. Бродский взял напрокат лодку с веслами и покатал нас – мы были вдвоем или втроем – то ли по Неве, то ли по Фонтанке в час ночи – в это время суток там можно было читать газету «Правда», не напрягая зрение32.

      При одном из этих первых визитов он порывался преподнести вам книгу стихов, которую подарила ему Ахматова.

      Книгу с дарственной надписью – «Иосифу Бродскому, чьи стихи кажутся мне волшебными» и датой «Москва, 28 декабря 1963 года». Он назвал эту книгу «царственный подарок» – то есть подарок, достойный монарха. В стихотворении 1956 года «Сон» Ахматова употребила выражение «царственный подарок» – возможно, она имела в виду подарок, который ей привез из Англии сэр Исайя Берлин. Я, конечно, рассыпался в благодарностях, но категорично заявил, что такого подарка принять не могу. Позднее я пожалел о своем отказе. После отъезда Бродского в эмиграцию книга, казалось, потерялась. Но он подарил ее Барышникову, а тот, в свою очередь, передарил музею Ахматовой в Санкт-Петербурге, и теперь ее там бережно

31

Эти события были описаны в интервью Мисси Дэниэл, опубликованном в 1990 году в «Трипенни ревью». Цит. по: Brodsky J. Conversations. P. 124–125.

32

Судя по записям в ежедневнике Клайна, эта волшебная прогулка состоялась, видимо, в ночь на 23 июня. Клайн записал, что на 22 июня, в субботу, на 7 вечера у него назначена встреча с Иосифом и «Чертковым» – предположительно, Леонидом Чертковым, ленинградским другом Бродского. Позднее Иосиф напишет стихотворение к дню рождения Черткова, 14 декабря 1969 года: «Любовь к Черткову Леониду / есть наша форма бытия». Это стихотворение напечатано в книге Татьяны Никольской «Авангард и окрестности» (СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2002. С. 298). Чертков, тоже поэт, умер в 2000 году в Германии.