Между небом и гаражами. Арсен Даллан

но трезвым людям. Однако вместе с тем его сморщенное лицо не скрывало радости, что он теперь тоже участвует в разговоре. Лежать в больнице без дела – уж шибко тяжко.

      – Да много что говорят. Говорят, что жалко им себя становится. Мол, не понимают, за что им такое наказание.

      – Жалость? Интересно! Такого я раньше нигде не встречал. Хотя читал несколько описаний клинических смертей.

      – Читал… хех, я тебе жизнь рассказываю, не из книжек.

      – Да, действительно, – вспоминал Ильдар, – становилось жалко себя и даже обидно, что из-за какой-то мелочи, из-за того, что не поменял жидкость в машине, – все, обнулили!

      – Во-во, – поддакивал сосед.

      – Мне было обидно, что из-за такого пустяка оборвали такую важную жизнь! Я столько бы еще мог сделать хорошего, полезного! Осчастливить кого-нибудь, мир изменить к лучшему!.. А тут… Из-за такой мелочи… Это как тетрадь выбросить из-за одной помарки… Как яблоню срубить ради одного яблока… Блин, да мне такие дела с рук сходили! А тут паршивая жидкость замерзла, и за это – смерть! Как же обидно было…

      – Во-во, а я о чем говорю. Ты не думай, ты не один такой. Все себя жалеют. Все считают, что с ними поступили несправедливо. Как будто кому-то там, – хирург указал пальцем вверх, – вообще есть дело до справедливости.

      Ильдар продолжал о своем:

      – Ну а разве это справедливо? Я же хорошего, по сути, хотел…

      Я же плохого особо и не делал. Столько запланировал: и на благо жить хотел, и людям помогать… Я же, в принципе, хороший человек! За что меня убили??? За «незамерзайку»! У меня в планах, может, было даже народ за собой повести, от войн спасти! Примирение с собой подарить – ты, конечно об этом не знаешь, – Ильдар обратился ко мне, – но это все было в планах. Понимаешь, Арсен, я же не на войну ехал, я просто торопился домой. Я не маньяк, не насильник, я даже не вор! Почему такое строгое наказание? Несоизмеримое…

      Я не понимаю! Так обидно. До слез.

      Ильдар замолк. Видно было, что он действительно переживает: лицо его замерло, глаза потухли. Вопрос, который он задавал себе, будучи в коме, все еще оставался без ответа. За что его наказали?

      – Я подумал тогда, – продолжил он, – вот бы искупить свою вину! Если где-то был неправ, заплатить в сто крат. За один свой удар получить тысячу в ответ, но продолжить жить! Но со мной не торговались. Все сделали без моего ведома и без обсуждений со мной. Я умер…

      – Да уж, мы о себе гораздо более высокого мнения, чем они о нас, – хирург сказал это сочувствующим тоном, но вышло как-то не очень. Он это понял и попытался перевести тему:

      – Мне один пациент тоже рассказывал, что такое смерть. Знаете, что он говорил?

      Ильдар вопросительно поднял брови, но хирургу этого было недостаточно, он посмотрел на меня в ожидании согласия на рассказ.

      – Так что же?

      Ну и тип – мы с Ильдаром переглянулись. Но хирург не заметил, он уже был увлечен собственным повествованием:

      – «Знаете, Евгений Геннадиевич…» – это я, – пояснил доктор, – «…я понял, что смерть –