Холоп-ополченец. Татьяна Богданович

под самым Нижним, на большой дороге, и вдруг тишина такая. Мужики совсем заробели. Никто голосу не подавал. За каждым поворотом чудилось, что кто-то подстерегает их. Михайла каждую минуту ощупывал под собой мешок, точно он мог провалиться сквозь дно телеги.

      – Ишь, напугала как мордва, – сказал Михайла, чтоб только не молчать, – ладно, что до солнца выехали. Засветло и до Борок доедем, а там уж потише будет. Ну-ка, придержи малость, Невежка, я мужикам крикну.

      Невежка приостановил лошадь, Михайла встал на телеге и крикнул:

      – Не отставайте, ребята, тут, видно, сильно мордва шалит, на дороге-то пусто. Надо поскорей до Кстова добраться.

      Вот уж и Волга слева замелькала, пустая тоже, рыбаков, и тех не видно. А за Волгой в красной дымке выползало солнце. Михайло снял шапку и перекрестился. Мужики тоже крестились. При солнце-то все не так страшно. Ну, да и Кстово сейчас. За поворотом только не видно.

      – Гляди-ка. Кто это там? – сказал Михайла Невежке. – Откуда взялся?

      Впереди точно из-под земли вырос старик. В кустах он, что ли, хоронился? Идет, на одну ногу припадает, а видно, что торопится, и все кругом озирается. Услыхал их, побежал было бегом, а потом оглянулся, отошел к краю дороги, стал, снял шапку и кланяется, а когда передняя лошадь поравнялась с ним, он сразу затянул:

      – Подайте убогому, Христа ради!

      Невежка придержал лошадь.

      – Ты чего ж? – спросил Михайла, – Христа ради просишь, а от людей хоронишься?

      – Озорной больно народ ноне стал, – заговорил нищий.

      Михайла с удивленьем взглянул на него. Идет сгорбившись, храмлет, а голос словно у молодого.

      – Нет, чтоб убогому хлебца дать, – продолжал тот, – сам норовит изо рту корку выбить. Гляди – в кошеле-то пустым-пусто.

      – Отколь бредешь?

      – Да с Мурома, к Волге пробираюсь.

      – Муромский плут хоть кого впряжет в хомут, – пробормотал Невежка.

      Нищий сделал вид, что не слышит, а Михайла покачал головой.

      – Чего ж ушел с Мурома? – спросил он нищего.

      – Там-то у нас все села пограбили, – отвечал тот, – которые мордва, которые казаки да наши воры. Сказывают, на Волге сытей живут. Подсади, сынок, до Кстова хоть. Одному-то больно боязно.

      – Ну, садись, не далеко уж. Да и светло, солнышко вышло. Теперь уж страху нет.

      Старик легко вскочил на задок телеги.

      Солнышко начало пригревать, телега быстро катилась по наезженной дороге, Михайла успокоился и задумался. Вспомнилась Марфуша. Дождется ли? Дождется. Жалеет, видно. А уж он-то ее! Всю душу проняла. Незаметно Михайла начал свистеть, да так душевно и жалостно, что Невежку за сердце взяло.

      И на других возах мужики заслушались. Ерема вздыхал и крестился. Савёлка достал из-за пазухи кошель, развязал и нащупал на дне колечко с голубым камешком – три деньги отдал. Неужто Аксютка не выйдет посидеть за околицу? Что ж, что правая рука у него маленько подлинней. Кому мешает? А Лычка соображал: «Может, и не скажет князю Михалка про сломанную оглоблю». Всем как-то легче стало на сердце.

      И