Большая книга славянской мудрости. Отсутствует

из нас есть ростки одних и тех же чувств, общих для всего человечества, – доброты и любви к ближнему. И иногда не хватает лишь маленького толчка, чтобы они пробудились.

* * *

      «У Баргамота чесались руки, но сознание того, что в такой великий день как будто неудобно пускать их в ход, сдерживало его. Гараська шагал бодро, совмещая удивительным образом самоуверенность и даже дерзость с кротостью. У него, очевидно, была своя мысль, к которой он и начал подходить сократовским методом:

      – А скажи, господин городовой, какой нынче у нас день?

      – Уж молчал бы! – презрительно ответил Баргамот. – До свету нализался.

      – А у Михаила-архангела звонили?

      – Звонили. Тебе-то что?

      – Христос, значит, воскрес?

      – Ну, воскрес.

      – Так позвольте… – Гараська, ведший этот разговор вполоборота к Баргамоту, решительно повернулся к нему лицом.

      Баргамот, заинтригованный странными вопросами Гараськи, машинально выпустил из руки засаленный ворот; Гараська, утратив точку опоры, пошатнулся и упал, не успев показать Баргамоту предмета, только что вынутого им из кармана. Приподнявшись одним туловищем, опираясь на руки, Гараська посмотрел вниз, – потом упал лицом на землю и завыл, как бабы воют по покойнике.

      Гараська воет! Баргамот изумился. „Новую шутку, должно быть, выдумал“, – решил он, но все же заинтересовался, что будет дальше. Дальше Гараська продолжал выть без слов, по-собачьи.

      – Что ты, очумел, что ли? – ткнул его ногой Баргамот. Воет. Баргамот в раздумье.

      – Да чего тебя расхватывает?

      – Яи-ч-ко…

      Гараська, продолжая выть, но уже потише, сел и поднял руку кверху. Рука была покрыта какой-то слизью, к которой пристали кусочки крашеной яичной скорлупы. Баргамот, продолжая недоумевать, начинает чувствовать, что случилось что-то нехорошее.

      – Я… по-благородному… похристосоваться… яичко, а ты… – бессвязно бурлил Гараська, но Баргамот понял. Вот к чему, стало быть, вел Гараська: похристосоваться хотел, по христианскому обычаю, яичком, а он, Баргамот, его в участок пожелал отправить. Может, откуда он это яичко нес, а теперь вон разбил его. И плачет. <…>

      Какая необходимая приправа ко всему – доброта.

Л. Толстой

      – Экая оказия, – мотал головой Баргамот, глядя на валявшегося пьянчужку и чувствуя, что жалок ему этот человек, как брат родной, кровно своим же братом обиженный.

      – Похристосоваться хотел… Тоже душа живая, – бормотал городовой, стараясь со всею неуклюжестью отдать себе ясный отчет в положении дел и в том сложном чувстве стыда и жалости, которое все более угнетало его. – А я, тово… в участок! Ишь ты!»

Л. Андреев, «Баргамот и Гараська»

      Какой обман честным бывает

      От кого и чего только не зависели крестьяне на Руси! На деревне староста, над старостой барин, над барином губернатор, а над всеми царь… А еще и в лесу свой хозяин живет, медведь называется, да тоже не особо с людьми ласков. Как же управиться со всеми, как жить простому человеку?

      Но там, где бессильна