Странный Брэворош. Сергей Николаевич Полторак

ебушкиной кушеткой. Стало страшно.

      – 

      Мамка!

      – 

      Не

      мамкай,

      –

      послышался

      со

      двора

      усталый

      мамин

      голос.

      – 

      Папка!

      – 

      Не

      папкай,

      –

      вяло

      проскрипел

      из

      хаты

      голос

      отца.

      – 

      Гаврик!

      – 

      Не гавкай! – сонно пробурчал старший брат Гаврила, спавший

      возле хаты

      под вишней

      на

      раскладушке.

      Мир перевернулся. Этот огромный и радостный весенний мир, наполненный воркованием диких голубей, мгновенно стал страш- ным и непонятным. Пятилетнему Глебу он показался Америкой! Той самой проклятой Америкой, про которую толковали вчера, подвыпив, папка и голова сельсовета Мыкола Григорич, сидя здесь же, на веранде, за столом, когда распивали магарыч.

      Мыкола Григорич достал в райцентре для Глебушки настоящую инвалидную коляску! Старая, самодельная, сотворенная папкой из немецкого трофейного велосипеда, была с почетом отправлена на горище, под соломенную крышу. За колеса новой коляски муж- чины пили с осознанием важности проводимого ритуала. Папка с достоинством благодарил голову Мыколу Григорича; Мыкола Григорич таким же чином благодарил Глебушкиного отца за то, что он благодарил его. Магарыч – вершина человеческой нравствен- ности. Основополагающая конструкция человеческих отношений. По крайней мере, в украинском селе.

      – 

      Если бы Сталин не дал приказ остановиться нам в сорок пя-

      том, – рубил рукою воздух папка, – мы бы до Америки дошли! Вот

      не сойти

      мне

      с

      этого

      места, если

      брешу!

      – 

      Сталин

      был

      голова,

      –

      кивал

      голова

      сельсовета.

      – 

      И

      Жуков

      был

      голова!

      –

      кипятился

      папка.

      – 

      Жуков?!

      –

      мутными

      глазами

      смотрел

      на

      папку

      Мыкола

      Григорич.

      – 

      И Жуков был голова, – после паузы кивал он и тянулся к

      мочёному

      яблочку.

      Глеб вспомнил вчерашний вечер. Все от нее, от этой чертовой Америки: и напряженность в отношениях Советского Союза с Ки- таем, и падёж поросят в колхозе, потому что империалисты творят, что хотят! И вот эти очки, будь они неладны!

      Глебушка заревел еще громче. В отчаянии он откинул байковое одеяло со слониками, руками подтянулся к инвалидной коляске и рывком, не пойми как, ринулся в нее, чтобы вырваться наружу из этого замкнутого пространства. Коляска качнулась и, раздавив ко- лесом очки, покатилась к двери. Колеса врезались в дверь веранды, она распахнулась и коляска с рыдающим Глебушкой, соскользнув со ступенек, перевернулась.

      Мальчик ударился лбом о край стоявшей на земле немецкой каски, приспособленной под поилку для кур. Куры с шумом бро- сились в разные стороны. Каска рассекла Глебушке лоб, и по его лицу тонкой струйкой потекла кровь. Утро началось нелепо, как и вся Глебушкина жизнь…

      Он лежал на боку и громко орал. Орал не от боли – он ее не чувствовал. Ему было обидно, что он никому не нужен. Ни мамке с папкой, ни Гаврику, ни дворовому псу Пирату, который невозмутимо лежал возле будки и грелся на благодатном солнышке.

      Даже коза, названная папкой в честь малохольной соседки Люсь- кой, пользуясь моментом, деловито объедала цветы собачьей розы.

      – 

      Чтоб ты сдохла, бисова твоя душа! – дернула повод мамка.

      Коза возмущенно покрутила рогатой башкой и удивленно посмо-

      трела

      на

      мамку:

      – 

      Лучше

      бы

      за

      детиной

      следила,

      –

      читалось

      в

      ее

      невозмутимых

      глазах.

      Гаврик