Соль Вычегодская. Строгановы. Татьяна Богданович

Орёлка в ногах у него валялся, – сказывал тот мужик, – умаливал в Москву взять. Да Андрей Семеныч разгневался, сказал: «Мало беглых по Руси бродят, мальчишки еще в бега ударятся». Велел поучить его малость и назад отослать с встречным тяглецом к Ивану Максимычу. И поучили-то его легонько, для острастки лишь, а он – мужик сказывает – словно сбесился: как начал на всех бросаться – кусается, ровно волчонок. Связали его, да тому тяглецу и дали. Так связанного и волок за веревку весь путь – не идет, слышь, упирается. Уж он и за ухи-то его, и за волосья, сам-то умаялся-де с им. Еле-де доволок, даром что дюжий мужик. Я взял Орёлку, сказал тяглецу, что хозяину сам все доведу, велел накормить его, два алтына ему из своей казны дал и отправил, – ближний он, из соседней деревни. А Орёлку сюда приволок, благо хозяин не видал. С той поры и спит парнишка. Ума не приложу, матушка, Анна Ефимовна, как быть-то. Сказать хозяину – выпороть велит безотменно, а уж тут беды не избыть. Нескладный вовсе парнишка.

      Анна Ефимовна молча слушала Галку.

      – Ладно, Галка, – сказала она. – Пущай он покуда у тебя полежит. Может, отойдет. А я Ивана Максимыча попрошу на Пермь мне его дать. Он парнишка смышленый, к делу его приучу, – может, в приказчики выйдет. А уж коль озорничать примется, не спущу. Рука у меня не легче Ивановой.

      – Как не поучить, государыня… – сказал Галка.

      Орёлка завозился и забормотал:

      – Чего лаешь?.. Не дамся… Батька, ты?.. Убегём.

      Галка быстро накинул полушубок на голову Орёлке и с испугом поглядел на Анну Ефимовну.

      – Про батьку все поминает, – сказал он. – Запамятует, бог даст.

      – Ладно, держи его тут, покуда опамятуется. А тотчас поди отвори поветь, где мои приданые сосуды да блюда схоронены. Бережно все укласть надобно, не помялись чтоб дорогой. Галка снял со стены ключ и пошел с Анной Ефимовной в поветь.

* * *

      Марица Михайловна погоревала сперва, когда услышала, что Иван отсылает Максима на Пермь жить. Погоревала, а потом и утешилась. Фомушка ее успокоил. Спросила его Марица Михайловна, к худу, аль к добру то будет, что Максимушка экую даль едет.

      Фомушка в то время на полу сидел, в камушки играл. Один камушек кругленький из рук у него вырвался, покатился, а другой он между пальцами завертел и волчком пустил. Обрадовался, в ладоши захлопал. А потом на хозяйку взглянул и сказал:

      Максимушка катится,

      Иванушка вертится.

      Марица-то Михайловна сперва и не догадалась, как Фомушкины слова понимать. Но монашенка Феония она от нее ни на шаг не отходила – все ей рассказала:

      – То, вишь, матушка, Марица Михайловна, неспроста про камушки молвил Фомушка. Стало быть, как Максим Максимыч оттуль прикатит, дела там всякие важные наделает, так Иван Максимыч, стало быть, перед им и завертится, – ты уж, матушка, на меня не пеняй на таком неудобном слове. Все, стало быть, так и станется, как Максим Яковлич покойный желал. Максим-то Максимыч, стало быть, самым большим хозяином и будет у нас.

      – Ну, и дай, господи, – сказала Марица Михайловна. – Максим-то простой, от его отказу