«Я сам свою жизнь сотворю» Инженер. Функционер. Геннадий Вениаминович Кумохин

работа мужа.

      С учетом приближающихся испытаний в лабораторию влилась и старая гвардия Эрисмана, люди, которые не только испытывали комплексы РТВ на полигоне, но и бывали в загранкомандировках для обучения зарубежных специалистов. Из вновь прибывших мне был особенно симпатичен Семен Смолярский, спортивного типа мужчина лет за сорок. Он ежедневно в любую погоду совершал пробежки в плавках и кедах до ближайшего пруда. Кроме того, два или три дня в неделю Семен голодал, и при этом он всегда сохранял цветущий вид и доброжелательное настроение. Только однажды в особенно морозную погоду в средине зимы Семен пришел на работу необычно бледным.

      – Семен, у Вас что-то случилось? – участливо спросил я нашего спортсмена.

      – Случилось, – кивнул тот и рассказал, что, когда он, как обычно прибежал на пруд, прорубь, в которую он ежедневно окунался, оказалось замерзшей. Пока он бегал на крепком морозе, в поисках хотя бы подходящего булыжника, пока долбил лунку, силы организма, истощенного голоданием, окончательно его оставили. На свою беду, он понял это, только окунувшись пару раз в прорубь, и почувствовал, что выбраться из нее уже не сможет. Вот так, в центре многотысячного района столицы замерзал в морозных сумерках человек. И только собрав в кулак всю свою волю, раскровенив пальцы, оцарапав грудь об острые закраины, он кое-как выбрался наружу и добрался до своей квартиры, где жил со своей мамой.

      – Семен, – спросил я его в другой раз, – вы, наверное, испытываете удовольствие от преодоления этих трудностей?

      – Нет, – ответил он вполне искренне,– удовольствие после пробежки в мокрых плавках я чувствую только, оказавшись под теплым душем.

      Друзья Семена рассказывали, что еще несколько лет назад Семен был добродушным толстяком и ни о какой физкультуре и думать не хотел. Но потом что-то изменилось в его сознании, он начал регулярно голодать, закаляться и похудел на тридцать пять килограммов.

      И еще одна пара из этого коллектива привлекла мое внимание, вернее бывшая пара. Он был намного старше жены, одутловатый сердечник. Иногда он стучал себе в грудь и говорил:

      – Мотор барахлит.

      Жена была крашеная, рыжая, завитая в барашек. У них был сын, одиннадцатилетний подросток. Они то ли развелись, то ли собирались разводиться, но жили в его квартире, потому что жить ей больше было негде, а родом она была откуда-то из Прибалтики. Какой национальности была Лилия Ивановна, я точно не знаю, но помню, что она часто быстро-быстро разговаривала по городскому телефону на незнакомом, скорее всего на эстонском, языке со своими родственниками. Она была очень неглупа, говорила на чистейшем русском языке, но было в ней что-то сорочье, что инстинктивно вызывало во мне ощущение настороженности.

      Лучшим индикатором моего психологического состояния в течение почти всей сознательной жизни была для меня потребность писать стихи. На большее не хватало времени, а вот рифмованные строчки часто появлялись сами собой, в поезде метро или на прогулке с сынишкой, нужно было только успеть их записать.

      В