Миллион оттенков желтого. Елена Логунова

и хозяйка удалилась за угощением в недра квартиры, показавшейся мне огромной. И темной. И неуютной, как фамильный склеп на вырост.

      – Пять комнат, а Галина одна, – вкратце обрисовала ситуацию тетушка, пока генеральша шуршала во мгле бесконечного коридора. – Детей у них с мужем нет и не было. Собственно, именно поэтому Галина так боялась, что Федор ее бросит. Но тому вполне хватало Марфиньки, она всегда умела играть милую крошку…

      – У Марфиньки с этим Федором что-то было?! – опешила я.

      – У Марфиньки с Федором было все, – припечатала тетушка и, кинув взгляд на подругу, не участвующую в разговоре, выплыла в коридор.

      Там она встретила хозяйку и выразила той соболезнования по поводу понесенной утраты. Они коротко обсудили что-то еще, но я не разобрала слов – дамы говорили негромко, а в коридоре под четырехметровыми потолками гуляло многоголосое эхо.

      Потом мы пили из маленьких пузатых рюмочек вкусный грушевый ликер, и Галина под оханье тетушки рассказывала, как трудно ей дался вчерашний день. Сначала мужа похоронила, потом обнаружила, что в квартиру в ее отсутствие вломились какие-то негодяи, а после еще общалась с полицией, что тоже крайне сомнительное удовольствие!

      Мы с тетей осмотрительно не стали говорить, что, по мнению полиции, вломившегося в жилище Федоскиных негодяя зовут Петром Павловичем Мавриковым, он наш добрый знакомый и даже без пяти минут дальний родственник по линии дорогого Жоржика, в миру Бори. Тетушка лишь уточнила, какие последствия имело злонамеренное проникновение. Попросту говоря – что украли-то?

      Тут генеральша начала подозрительно вилять и путаться в показаниях. Сначала сказала, что вторженцы вскрыли сейф. Потом заявила: не знает, пропало ли оттуда что-то.

      Мы ей, конечно, не поверили. Кому это надо – вламываться в квартиру через стену, пусть даже дощатую, и вскрывать сейф, чтобы ничего из него не взять?

      – Темнит Галина, – шепнула мне тетушка, когда ликер был выпит и хозяйка удалилась за добавкой.

      А Марфинька, божий одуванчик, восторженно заметила:

      – Такие они милые – эти Требушинские! Мне очень нравится у них бывать, – и удалилась в угол, занятый огромным старинным зеркалом в массивной деревянной раме.

      Зеркало было мутное и потому волшебное. Морщины и прочие несущественные детали внешности оно не отражало, и Марфинька в нем смотрелась именно той, кем себя ощущала: богиней утренней зари.

      – Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос[3], – негромко процитировала я по случаю.

      Мне редко доводится продемонстрировать знание поэзии Гомера, нельзя упускать такую возможность.

      – Ложе покинул и царь Менелай, вызыватель в сраженье, – моментально откликнулась тетя Ида.

      Я уважительно кивнула: мало кто цитирует четвертую песнь «Одиссеи», обычно ограничиваются второй. Они обе, чтоб вы знали,

3

Гомер. «Одиссея», пер. В. Жуковского.