Быть русским. Валерий Байдин

потеряно.

      Борис Бобринский

      Увы, в ближайшее воскресенье место знакомой старушки-свечницы заняла дама средних лет. К ней тянулась очередь: деньги, просфорки, записки. Стоило закрыть глаза, размеренное, сладкозвучное богослужение возвращало в Москву: Троице-Сергиева Лавра, Новодевичий монастырь, Елоховский собор, Илья Обыденный… Время от времени дьякон возглашал по-французски, ему вторил хор, и тогда вокруг открывалась великая даль. За ней вставала небесно-земная Россия.

      После службы в глубине мозга защемило от одиночества. На паперти и ступеньках говорили по-французски, иногда грассируя на русском:

      – Привет, Коленька!

      – Мариша, дорогая! Вот свиделись, наконец!

      – Да-да, как здоровье, как внучка? Поздравляю с новорожденной.

      – О, она красавица! Может, кофию выпьем, поговорим?

      – Если пригласишь…

      В меня мельком всматривались и тут же отводили глаза: чужой.

      С паперти я спустился во двор и натолкнулся на чудаковатого мужчину лет сорока, он подошёл к русскоговорящим парижанам, извинился:

      – Господа, я из России. У меня есть проект создания международного общества «Доброта без границ»! Меня старец из Троице-Сергиевой лавры благословил, – глаза отчаянно голубели, он протягивал какой-то листок.

      – Очень приятно, – прокартавил мужчина в безупречном костюме. – И чем вы хотите заниматься? Собирать деньги и распространять среди бедных, не забывая о себе?

      Человек отпрянул, как от пощёчины, помолчал и крикнул в спины удаляющимся людям:

      – Я хочу несчастным помогать! Их много…

      – Уважаемый, – не удержался я. – На Западе полно таких обществ, все места заняты. Денег вам никто не даст. Не обижайтесь.

      Он отвернулся, махнул рукой и зашагал к выходу. Я вздохнул с облегчением: может, бросит свою затею. Тут же подумалось о нашей ассоциации, и я отмахнулся от неприятного предчувствия.

      За храмом скопилось полдюжины автомобилей, в тени от соседнего дома чахли неприкаянные цветы, из открытой двери крипты доносилось пение. Я спустился по ступеням и осмотрелся. Огромный четырёхгранный столб посередине возвышался, как в Грановитой палате. Стены и своды покрывали не очень умелые росписи и узоры в ностальгическом «русском стиле». При входе на столике-прилавке лежали свечи, церковные книги на французском, открытки. Я полистал подарочный буклет. Узнал, что в середине 1950-х годов над фресками потрудились архитектор Альбер Бенуа, сын знаменитого Александра Бенуа, и его жена Маргарита.

      Заканчивался молебен. Высокий седой и худой священник осенял прихожан крестом, с каждым о чём-то быстро и тихо переговаривался. Меня он остановил острым вопросительным взглядом, спросил по-французски:

      – Вы у нас впервые? Православный?

      – Да, я из Москвы. Можно с вами поговорить? Несколько минут.

      – Хорошо, – он перешёл на русский, – подождите меня во дворе.

      Так мы и познакомились, на ногах, в двух шагах от крипты. Отец Борис невольно смотрел