Беспамятство. Светлана Петрова

достигнув высокой чиновничьей должности, Виталий Сергеевич не любил вспоминать о своём деревенском генезисе, даже в анкетах указывал, что его предки родом из столицы Сибири, которая его впечатлила. Но, странно – теперь, узнав, что Надя из Филькино, Большаков вдруг почувствовал связь с этой лупоглазой малышкой гораздо более прочную, чем во время безраздельного обладания её хрупким, беззащитным телом, словно древняя Владимирская земля была одной молочной грудью, вскормившей обоих.

      – Мать, отец есть?

      Надя решила схитрить и всей правды не выкладывать, да от неё никто правды и не требовал.

      – Бабушка. Неро̀дная. У неё живу, ухаживаю.

      – Не лежи как пришибленная. Оденься. Место работы?

      Она сказала. Через неделю её оформили в отдел Большакова – курьеров всегда не хватало из-за ничтожности оклада. На новом месте мотаться по городу Наде почти не приходилось, носила бумажки из отдела в отдел, с этажа на этаж, в охотку катаясь на лифте. Когда встречалась с непосредственным начальником, глаза её, и без того большие, делались огромными, а лицо и шея нежно розовели. Виталий Сергеевич частенько звал курьершу в кабинет, она не сопротивлялась, однако сильно дрожала, то ли от страха, то ли от почтительности. Потом вдруг исчезла. Он поинтересовался у секретарши:

      – Где эта новенькая растяпа?

      – В больницу попала.

      – В какую?

      – В Первую градскую.

      – С чем?

      Секретарша пожала плечами.

      – Откуда в вас, молодых, это равнодушие? – сердито буркнул Виталий Сергеевич.

      Вечером на служебной машине подъехал к больничным воротам. Договоренность была на соответствующем уровне, и машину пропустили внутрь, а его сопроводили до самого места. Надя лежала скрючившись на узкой койке в коридоре, закутанная до подбородка в изношенное байковое одеяло. Увидев начальника, сжалась ещё больше, а из огромных глаз посыпались огромные слёзы.

      – Не реви, – сказал Большаков и неловко сунул ей под подушку коробку конфет. Это желание откупиться шоколадом от беспомощной девочки, которая только по случайности не умерла, показалось ему самому отвратительным. Жалость подступала к горлу. Сказал с лёгкой укоризной:

      – Врач доложил – тебя еле спасли. Ты сделала подпольный аборт. Зачем?

      Надя молчала, но плакать перестала, раз приказано. Большакову ещё острее стало её жаль.

      – Дурочка. А я на тебе жениться надумал.

      Сказал, хотя минуту назад об этом, казалось, не помышлял. Но вдруг так захотелось наследников – не от тонконогой манерной фифы с претензиями, а от нормальной деревенской девки. Он её подчинит настолько, что все дети пойдут в него.

      Между тем глаза несчастной снова наполнились слезами. Слабо отозвалась:

      – Не надо.

      – Чего не надо?

      – Не надо больше меня… И насмехаться не надо.

      Большаков встал, прошелся туда-сюда по протёртому местами до