Беспамятство. Светлана Петрова

минуту. Усердно лечилась у знаменитых гинекологов, даже ездила в Чехословакию. Без толку – выкидыши продолжались, тяжелые, с большой потерей крови. В конце концов, врачи категорически запретили пациентке беременеть, видя в этом угрозу жизни. Откуда же наивным эскулапам знать, что поставлено на карту? Лучше рискнуть, чем вернуться к прежнему существованию. Хоть и не в деревню, но просто на низший уровень, от которого Надежда успела отвыкнуть и даже вспоминать себе запретила, словно ничего такого в её жизни не было. Чтобы иметь право на забвение, пришлось поступиться здоровьем: полгода пролежала на сохранении, почти не вставая и подписав согласие на кесарево сечение. Терпела болезненные уколы, пила гормоны, сильно растолстела и, наконец, – родила. Причём сама. Врачи её мужеству дивились.

      И вот долгожданная дочь лежала рядом, спелёнатая, и спала, причмокивая слюнявым ртом. Надежда смотрела на крошечное красновато-оранжевое создание скорее с гордостью, чем с любовью, – как на мандат в удобный и светлый мир, прочно огороженный от безрадостного мира низменных забот и борьбы за выживание. Она сделала всё, чего хотел муж, и нутром ощутила свой новый статус внутри очерченного круга, отделяющего счастливых от несчастливых. Вместо качающейся палубы, ноги наконец обрели земную твердь. В сознании что-то сдвинулось: теперь она с кем угодно может разговаривать на равных – не хватит знаний, хватит наглости, завоёванной в опасной борьбе, где цена выигрыша – сладкая жизнь, а проигрыш означал смерть. И даже мужа с нынешнего дня начнёт называть по имени, без отчества, на что до сих пор не решалась. Надя заснула с ощущением не только выполненного долга перед супругом, но и себя, как женщины, достойной занимаемого места.

      Проснувшись, роженица несколько раз настойчиво надавила на кнопку вызова. Сестра прибежала с некоторым опозданием, виновато улыбаясь. Эта виноватость напомнила Наде, как ещё совсем недавно, попав в Москву, она испытывала беспричинное чувство вины перед всеми, кто стоял выше неё на общественной лестнице, как заискивающе улыбалась людям, которые ждали от неё смирения, подчинения, готовности унизиться. Большаков тоже был из тех, кто мог делать с нею всё что угодно. Смириться с этим возможно, только требуя того же от других. Теперь она такое право заслужила, она мать его ребёнка.

      – Принесите жареную куриную ножку с картофельным пюре и свежий огурец, – произнесла она строго.

      С тех пор как она сделалась безобразно толстой, её постоянно мучил голод.

      – У нас обед через час. Будет на выбор: мясная запеканка или…

      Надежда не стала слушать дальше.

      – У вас может быть что угодно. А мой организм хочет курицу, и побыстрее.

      Сестра опустила голову и вышла. Примчалась врач.

      – Если вы пришли оспаривать меню, то напрасно, – сказала Надежда с таким выражением на лице, что акушерка замахала руками:

      – Я пришла помочь вам приложить малышку к груди – наступило время кормления. Позвольте ощупать вашу молочную железу. Видите,