На восходе солнца. Тимофей Веронин

с папой альбомы древнерусского искусства и папа говорил ему: «Это Спас в Силах, это Спас Ярое Око». И Алеше бывало страшновато и в то же время таинственно и сладко от этих малопонятных слов. Еще он помнил музеи, которые обычно начинались с залов, где были выставлены иконы. Ему иконы были не очень интересны, по этому он всегда пробегал мимо них. Но все же ощущал на себе чей-то живой взгляд всякий раз, когда оказывался там. Особенно в одном музее. Кажется, в Третьяковке. Там есть большой образ Иисуса Христа.

      Папа говорил: «Рублевский Спас».

      Алеша помнил, как однажды остановился перед ним и не мог сойти с места. «Папа, Он мне улыбнулся», – прошептал тогда семилетний Алеша. А папа обнял его за плечи, заглянул в глаза и сказал: «Это Бог». – «Но ведь Бога нет», – ответил Алеша. Папа отвел глаза, взял Алешу за руку и повел в другой зал, где начинались скучноватые картины XVIII века. В те времена нельзя было говорить о Боге. В детском саду и в школе детям втолковывали, что Его нет. Но если Его нет, то как Он мог улыбнуться?

      – Нет, нет, – шептал Алеша, глядя на возникшие перед ним башни, – это все сон, только сон.

      В этот момент украшенные кованым орнаментом ворота под росписями беззвучно отворились, и они вступили на монастырский двор, вымощенный камнем. Лунный свет играл на каждом камешке, переливался, зажигая его разными цветами: то голубоватым, то фиолетовым, то золотистым. Алеше казалось, что под его ногами были не камни, а расшитый древними мастерицами ковер. Белые строения монастыря взмывали вверх, к звездам. Алеше тоже захотелось вместе с ними унестись в далекую, незнаемую красоту, что была за небесным пологом.

      А потом они вошли в какое-то здание, поднялись по высокой лестнице, свернули под своды широкого прохода и вышли в большой зал. Там горели свечи. В узенькие окошки проникал лунный свет, стелясь по полу мягкой дорожкой. По стенам висели иконы. Возле некоторых стояли люди в черном. Алеша догадался, что это церковь.

      «Странно, что здесь, в исправительной колонии, церковь и монашенки какие-то, что ли, – подумал Алеша, но потом перебил сам себя: – Да ведь это сон! Чего только не приснится с перепугу?»

      И тут Алеша услышал пение. Светлое, ликующее, оно наполняло церковь, проникало в сердце. В его замерзшее, обиженное сердце.

      Честнейшую Херувим

      и славнейшую без сравнения Серафим,

      без истления Бога Слова рождшую,

      сущую Богородицу Тя величаем.

      Непонятные древние слова вдруг показались Алеше такими знакомыми. Где-то он их слышал. Где? И пели их именно так, протяжно и нежно. И вдруг вспомнилась бабушка. Да-да, его бабушка. Она умерла, когда ему было пять лет. Она жила в Ярославле. Странно, он только сейчас вспомнил, что она жила в Ярославле. В том самом Ярославле, где началась его страшная взрослая жизнь. И сейчас Алеша тоже был рядом с Ярославлем, ведь исправительная колония находится в пятнадцати километрах от него. Это была даже не родная бабушка. Двою родная. Сестра маминой мамы. Тетя Маруся – так ее, кажется, звали. Во время войны она уехала в Ярославль да так и осталась там. Была одинока. Почему-то Алешу