Время Музы. Сакевич Лёля

немаленьких сумм, которые оплачивала мадам. Но что – деньги, когда для композитора этот рояль был одним из органов чувств, позволяющий показать музыку именно такой, какая она пришла ему в голову.

      В будущем этот инструмент находился в Париже. Толпы влюбленных в Шопена поклонниц фотографировались на его фоне и отчаянно хлюпали носом, когда какой-нибудь пианист брал аккорды гениального поляка… но недолго. До того момента, как грянула изоляция.

      Я поняла, что зависла на пороге гостиной мадам, оглушенная волшебством звуков. Высокие окна были открыты настежь, на полу от сквозняка шевелились листы исписанной нотной бумаги, звучал двадцатый шопеновский ноктюрн. Музыка лилась легко, растворяясь, переливаясь, впитываясь и вплетаясь в солнечный свет. У окон она играла с тонкой вуалью портьер. Вальсируя, кружила в воздухе пушинки одуванчиков. Рояль пел то тревожно, то лирично и задумчиво… я вдруг поняла, что, отлично зная произведения Шопена, в таком гениальном исполнении их еще не слышала. Это было сильно. Нет, это было просто шедеврально!

      …В углу на диване, в расслабленной позе Марии-Антуанетты, полулежала прелестная дама, вся в розовую рюшечку и кружавчик. Заметив хозяйку, она широко улыбнулась: «Тсс!», и взглядом указала на музыканта – тот меня еще не увидел. Свет из окна контрастно очерчивал острый профиль исполнителя, прямые волосы до плеч, длинные руки, легко и немыслимо быстро бегающие пальцы. Он был высок, крепок, по виду очень силен… и да, это снова был не Шопен.

      Окончив ноктюрн, мужчина поднял на меня глаза и расплылся в очаровательной улыбке:

      – Жо-орж! Дорогая! Мы с Мари приехали еще вчера и узнали, что вы только-только отбыли. Вновь изволите прогуливаться по ночам, шалунья?

      Он подошел, панибратски обнял меня и даже расцеловал в обе щеки. Светлые глаза молодого человека блеснули, некрасивое, грубое, как будто вытесанное топором, лицо с тонкими губами изобразило искренную радость. Где-то я этого орелика видела… Точно – Ференц Лист! А графиня – это Мари Агу, его возлюбленная и близкая подруга Санд.

      Я обнялась с графиней, небрежно откинула в сторону ее юбки и уселась рядом на диванчик. Снизу вверх глянула на Листа, достала сигару. Музыкант ловко щелкнул кресалом, подал огня в специальной плошке. Стараясь выглядеть расслабленной, я затянулась. Табак был крепкий, ароматный и, разумеется, без отдушек и фильтра. Мои домашние тренировки не прошли даром – курила я вполне уверенно.

      – Ференц, то, что я сейчас слышала – бесподобно, немыслимо, божественно! У вас пальцы ангела!.. Но да вы это и без меня знаете. А что до моей прогулки, так я думала, друзья мои, что вы прибудете чуть позже. Только не дуйтесь – я привезла вам сюрприз. Пришлось поуговаривать его отложить свои дела и навестить меня, уж больно упрям. Как, впрочем, все его соотечественники.

      – Неужто поляк? И ты уговаривала его всю ночь? Теряешь хватку, дорогая… – промурлыкала графиня и, облизываясь, будто кошка, с жадностью взглянула на поэта, уже давно стоявшего в проеме дверей.

      – Поляк.