Мать демонов. Всеволод Алферов

ссохшуюся от времени мумию.

      Теперь, когда они остались наедине, Дженне хотелось сказать ему что-нибудь. Она давилась горькой колючей злобой – и не решалась заговорить. И потом, теперь он навряд ли стоил ненависти. Слишком жалок был Картхи́с для такого сильного чувства.

      Он казался меньше, чем был на деле – и гораздо, гораздо старше. Тонкие, как птичьи лапки, пальцы вцепились в край одеяла: наверное, так же точно он цеплялся за жизнь, торгуясь со смертью за каждое проклятое мгновение.

      Что-что, а торговаться муж умел всегда.

      Тихонько выругавшись, Дженна встала и отошла к окну. Гомон базарной площади звучал глухо, теряясь под серой тяжестью низко нависшего неба. Тускло поблескивали в мутном свете дня лужи.

      «Старый мешок с дерьмом! – выдохнула она всердцах. – Мог умереть и в более подходящее время!»

      Муж нечленораздельно застонал. Дженна видела, как шевелятся его губы, как он натужно морщится, пытаясь протолкнуть через глотку слова – ее это трогало не больше, чем хлопоты грязных куриц там, внизу, за окном. Для нее Картхис был все равно что мертв.

      «Все, что у меня осталось – это сын», – подумала она. Хрупкий темноволосый юноша с певучим именем Рамлаа́д. Муж хотел, чтобы тот стал таким же торгашом, как и он сам. У Дженны были другие замыслы.

      «Я сделаю его благородным, во что бы то ни стало сделаю!» Первая помеха на пути умирала сама, оставляя состояние Дженне. Она должна пройти этот путь, она обязательно его пройдет. По-другому и быть не может, уверяла она себя.

      Все это так. Но когда глаза мужа сомкнулись, Дженна обхватила себя руками, чтобы унять дрожь.

* * *

      После тридцати Дженну часто сравнивали с Великой Матерью. Так говорил один из ее поклонников, он был наемным музыкантом и вел изящные беседы, в которых каждое слово будто вываляно в меду и корице. Дженна презирала таких пустобрехов – но сейчас, пожалуй, соглашалась с ним.

      Пока служанка расчесывала рыжие локоны, женщина смотрела в серебряное зеркало, поворачивая голову то вправо, то влево. Клыки Мертвого бога! Ей нравилось, что она там видела.

      – Когда закончишь, зажги лампады, – бросила Дженна. – От факелов чернеет потолок.

      «В самом деле, а почему нет? – думала Дженна. – После тридцати понимаешь, что юность ушла. Все то девическое, невинное – все ушло навсегда. Появляется спокойная уверенность, плавность воды, мягкость лебяжьего пуха… Я заговорила точь-в-точь как Сами́р!» Дженна улыбнулась своим мыслям.

      Сама она родила, когда ей было около пятнадцати. Родители выдали ее замуж за рослого мужика из города, что торговал не то пряностями, а не то благовониями.

      Высокий и стройный, он двигался быстро, почти стремительно – как черный лев. Седина в волосах Картхиса серебрилась на солнце, а глаза у него блестели.

      Она впервые увидела город, и тот был неимоверным, немыслимым, невероятным… Огромный и многолюдный, город звенел от шума, как храмовый гонг, заглатывал сотни путников, непрерывным потоком текущих через ворота – и выдыхал