Время и снова время. Бен Элтон

минута, – сказал Стэнтон.

      – Да уж. Весьма.

      Маккласки отставила стакан, прошла в дальний конец комнаты и, вернувшись с темным дубовым сундучком, перехваченным стальными обручами, поставила его на пуфик между собой и Стэнтоном.

      – Здесь были бумаги?

      – Да. Вот Ньютонов ящик, триста лет хранившийся на чердаке этого дома.

      – Наверное, в нем кипа бумаг?

      – Ознакомившись с его содержимым, ты согласишься, что Ньютон был удивительно краток.

      Закусив трубку и нависнув безмерной грудью над сундучком, профессор Маккласки откинула крышку и достала еще один пожелтевший пергамент.

      – Сперва мы получили вопрос. – Она передала листок Стэнтону. – Исторический вопрос и строгое уведомление: не заглядывать в другие бумаги, покуда не дадим ответ.

      Стэнтон посмотрел на пергамент:

      – Тот же вопрос вы задали мне.

      – Именно. Что мы изменили бы в прошлом, получи такую возможность. Совсем в моем духе, а? Словно старикан знал, что письмо его попадет ко мне.

      – Вы нашли ответ?

      – Да. И довольно быстро.

      – Какой?

      Маккласки цыкнула зубом, явно смакуя минуту.

      – Конечно, событие должно было иметь европейский масштаб, – наконец сказала она. – Или хотя бы американский. Хорошо это или плохо, но последние шесть земных веков имеют облик того, что мы называем западной цивилизацией. Ты согласен?

      – Пожалуй, да.

      – Разумеется, согласен. Недаром у тебя диплом с отличием.

      – Обычный.

      – Во всяком случае, ты не законченный идиот. – Маккласки откинула полы шинели и потерла зад – огромные ягодицы, обращенные к камину, явно припекло. – Ну так ответь мне, Хью. Когда все пошло наперекосяк? Когда Европа сбилась с пути? Когда идеалы худшего возобладали над лучшим? Когда своенравное тщеславие и глупость сговорились уничтожить добродетель и красоту? Когда Европа променяла мощь и влиятельность на загнивание и упадок? Короче, когда самый могущественный континент на планете упрямо и добровольно скатился на самое дно, в один безумный миг превратившись из Зорро в зеро, из победителя в неудачника? Из бесспорного чемпиона-тяжеловеса в жалкого дурня, который сам себя нокаутировал и в луже крови растянулся на ринге?

      На улице ледяной дождь вновь сменился градом. Шквалы один за другим сотрясали окно. Так грохотало, словно кто-то вытряхивал огромные простыни. Временами молния прорезала тяжелые мрачные тучи. Не определишь, день сейчас или ночь. И какое время года. Все смешалось.

      – Вы явно имеете в виду 1914 год, – тихо проговорил Стэнтон.

      – Я тебя не слышу, Хью, такой грохот.

      Стэнтон посмотрел собеседнице в глаза и произнес громко, почти с вызовом:

      – 1914-й, когда рухнула Европа.

      – Точно! – воскликнула Маккласки. – Великая война – одна огромная историческая ошибка, которой было очень легко избежать.

      Из горы грязной посуды Стэнтон выудил свою кружку и, сполоснув ее под сифоном, налил себе бренди. Как-никак Рождество.

      – Н-да, –