Кто стрелял в президента. Елена Колядина

Или шагает в магазин: «Раз-два! Раз-два! На месте – стой. Мне кило сметаны!»

      Пока один из рабочих, балансируя на прислоненной к стене лестнице, отковыривал остатки ласточкиных домиков, двое других принялись размашисто заметать черепки вперемежку с мертвыми птенцами.

      – Гады! – голос Любы сорвался, совершенно не потревожив рабочих.

      Она сжала горсть шишек и, вдохнув с такой силой, что обдало холодом горло, завопила:

      – Фашисты!

      Рабочие повернули головы.

      – Ах ты, сопля зеленая! – возмутился самый старший. – Я тебе дам сейчас фашиста! Живо к директору отведу! Пусть-ка галстук пионерский с тебя снимут да батьке с маткой на производство сообщат. Фашист! Ишь ты!

      Люба испуганно сжала в кулак узел галстука и, заливаясь слезами, повалилась на землю. Перед Любиными глазами на земле лежала сосновая шишка цвета блеклого лагерного какао. Шишка была высохшей и растопорщеной. Лишь на одной ложечке, сухо выгнутой как Любина ступня, лежало невылущенное лакированное семечко. Рассмотрев его сквозь пленку слез, Люба робко перевела взгляд вдаль, на асфальтовую дорожку. Из-за шишки виднелась головка птенца с полуприкрытыми мутными глазами. Люба отвела взгляд. Ее щека лежала в домике буквы «л» – в самом центре смелости, и Люба обратила на это внимание. «Он проснулся, перевернулся, всех фашистов разогнал!» – услышала Люба веселый папин голос. Она вновь села, проверила, на месте ли пионерский галстук, и закричала пуще прежнего:

      – Фрицы! Дураки!

      – Ах, ты! – разъярился рабочий, сунул метлу под мышку, вперевалку подскочил к Любе и потащил ее за руку вверх, намереваясь поднять с усыпанной хвойными иголками земли и доставить в совет дружины лагеря – пусть-ка поставят вопрос!

      Щиколотки Любы по-балетному выгнулись и мелко задрожали. Затрещал рукав-фонарик трикотажной кофточки. Взглянув в зареванное лицо, рабочий бросил Любину руку:

      – Тьфу ты! Глистоперов этих ты, значитца, пожалела. А сколько тута щекатуров по весне на ремонте корпуса было задействовано? Цельная бригада! И чево? Пускай теперича галки эти, ястребы империализма, серут на стены? Так выходит?

      – Убивать-то зачем было? – взахлеб заголосила Люба.

      – А куда их девать? В зоосад, че-ли, отправлять?

      – Вы не имели права!

      – Ишь ты подишь ты! А ты у деда своего спроси: как в войну или, скажем, на целине сусликов да мышей изничтожали? Потому что понимали: народное добро жрать да засирать никому не позволено, никакому суслику, тем более ласточке.

      – Так то война, – стояла на своем Люба.

      – А курицу ешь? – не сдавал позиций и рабочий.

      – Так то курица!

      – А чем она хужее стрижа твоего? Вот ты интересная какая! – старый рабочий уже смягчился и даже повернул назад, замести до обеда птенцов, продолжая на ходу удивляться непонятливости нонешней молодежи.

      – Ты не гадь людям