Столб. Василий Иванович Лягоскин

парочка (и толстый-толстый слой шоколада, от которого за эту ночь они успели изрядно слизать) по деревенским меркам очень поздно – в десять часов. Позавтракали по-быстрому и настропалились в поле – копны недосушенные раскидывать. А чем еще в деревне заниматься? Все остальное можно и в городе делать.

      Точнее сказать, настропалился один Серега. Моника отказалась наотрез. Она вынула из под халатика, одолженного бабулей, какую-то стекляшку на цепочке, которая царапала парню грудь полночи, и сказала, почему-то совсем чисто по-русски:

      – Пока этот камень висит на моей шее, мне работать нельзя!

      – Так сними его, – предложил парень.

      – Ты хочешь этого?

      – Хочу.

      – Очень хочешь?

      Серега помялся. Он вдруг почуял какой-то подвох. Но рискнул, кивнул головой, как в прорубь вниз головой бултыхнулся:

      – Очень хочу!

      – Хорошо, встань на колени.

      Недоумевающий парень опустился на колени. Его буйная нечесаная головушка была теперь вровень с головой Моники, а светло-карие телячьи глаза напротив темных африканских.

      Моника медленно протащила цепочку через голову, вздохнула; камень качнулся в воздухе, сверкнув бесчисленными идеальными гранями и занял новое место – на толстенной шее Березкина.

      – Ну и пусть висит, – подумал тот, – не такой уж тяжелый.

      Действительно, этот бриллиант чистой воды был всего-то в три раза больше знаменитого «Графа Орлова».

      Парень вскочил на ноги. Зато Моника, напротив, опустилась на колени и затянула вдруг торжественно, как гимн:

      – Теперь ты, о Великий, первый сын бургунлюнтяйского народа. Умрет мой отец, Великий вождь, и тебя посадят меж золоченых рогов на череп священного быка и все вожди падут перед тобой и воскликнут: «Правь нами, о Великий! Теперь ты бургунлюнтяйский брандахер!».

      Серега уже нагнулся было, чтобы поднять на ноги девку, склоняющуюся перед ним все ниже, но замер, услышав свой будущий титул.

      – Кем-кем я буду?! – воскликнул он минуты через три, покатав последнее слово меж крепких зубов – в тот самый момент, когда Моника перестала целовать его правую ногу и приступила к левой.

      – Бургунлюнтяйским брандахером, – покорно повторила негритянка, подняв голову.

      – Встань, – велел ей Серега, впервые подумав, что девушка, наверное, перепутала ДК Ленина, стены которого к конкурсу выкрасили в интенсивно лимонный цвет, с другим домом, тоже желтым.

      Моника послушно вскочила на ноги.

      – Я слушаю тебя, о Великий…

      – Слушай, – разрешил Серега, – и запоминай! Ты никому не будешь говорить, кем я должен стать. Это будет наша маленькая тайна.

      – Хорошо, – покорно склонила голову Моника, – но почему?

      – Ребята будут завидовать, – сходу выдумал парень, – и бабка плакать. Как узнает, что я в эту самую Бургунляндию уеду.

      – В Бургунлюнтяйскую Брандахерию, –