Берсерк. Ольга Григорьева

меня из Ладоги! Мне-то казалось, что он просто хотел досадить воеводе!

      Все еще смеясь, я села на постели и потянулась к плошке с едой.

      – Ты спятил от ненависти! Думаешь, Олав станет меня слушать? Ты не знаешь его…

      – Я не знаю Олава, но знаю Сигурда, – обиделся старик. – Воевода скрывал тебя как величайшую ценность. Даже тот, настоящий «дед» должен был молчать о тебе под страхом смерти.

      Я проглотила теплое варево и недовольно поморщилась:

      – Ну и гадость! А куда делся тот «дед»?

      – Я убил его, – равнодушно признался слепец. – Дал слишком много сонного зелья. Перед смертью он вспомнил моего отца…

      Я поперхнулась. Убил спящего из-за глупых домыслов и древних обид?!

      – Ты сумасшедший…

      – Мары научили меня ненавидеть.

      – Нет, – возразила я, – ты старый, больной… – И осеклась. В памяти всплыло лицо матери. «Хаки», – шевельнулись мои губы. Я сглотнула и отдышалась. Старик поступил правильно. Он убил своего врага так же безжалостно, как я убила бы своего…

      – Пойми, – начал он, но я перебила:

      – Не надо. Ничего не объясняй. Пусть все останется, как есть. – И не глядя на его растерянное лицо, поспешно принялась уплетать уже остывшую репу.

      Мое отвращение к слепцу вскоре прошло, и, хоть прежнее доверие исчезло, мы жили без ссор. Только теперь старик все чаще оставался хлопотать по хозяйству, а я уходила на промысел. Когда-то слепец жил лишь подачками печищинцев и раздобытыми в лесу кореньями, но на двоих этой еды не хватало. Сначала я стыдилась взяться за лук и топор, но голод – не тетка, и тем же летом я отправилась на свою первую охоту. Из лесу я вернулась с пустыми руками, но на другой раз принесла подстреленного зайца, а на третий сумела сбить на взлете тонкошеюю цесарку. С каждым разом находить добычу становилось все легче. Я узнала множество тайных укрытий и научилась по приметам распознавать логово любого зверя. Конечно, равняться с опытными охотниками я не могла, но к зиме уже уходила в лес не только за едой: печищенцы охотно меняли раздобытые мной шкурки на одежду и утварь.

      С наступлением холодов зверье перестало уходить далеко от нор, и я подумывала о собаке-помощнице, однако пойти за ней в Новое печище так и не решилась. Я вообще редко заходила туда, а если и оказывалась за высокой городьбой, то старалась побыстрей прошагать длинной улочкой, чтоб не слышать летящих вслед насмешливо-испуганных шепотков:

      – Ишь ты, ведьмачка-то на охоту пошла!

      – Вот ведь колдовская порода – все девки как девки, о свадьбах и хозяйстве думают, а этой лес – и миленок, и дом родной.

      – Да кто ж ее этакую полюбит? Мужик в поневе, вот кто она!

      Я молча проходила мимо назойливых голосов и лишь ненадолго останавливалась у ворот, возле темной и низкой избенки Баюна. С той зимы, когда паренек вытянул меня из проруби, я ничего о нем не слышала, но тишина и заколоченные двери избы ясно говорили, что владельца нет дома.

      – Он ушел в Новый Город к родичам, – объяснил слепец. – Он в это время