Шаги Командора или 141-й Дон Жуан. Эльчин Гусейнбейли (Гарачуха)

Люди собирали такой хлеб у себя и килограммами сдавали в лавки-дукяны, а там сгребали хлебы в груду лопатами, собирали в мешки, взвешивали и продавали селянам, содержащим скот. С хлебом обращались как, прости Господи, с навозом, попирали ногами. У меня не укладывалось такое обращение с хлебом в исламской стране, где хлеб освящен и почитается наравне с Кораном. И эта сцена меня очень потрясла. Быть может, в этой кощунственной неблагодарности надо нам искать причину наших неудач, злосчастий, неумения сплотиться и объединиться?

      Прощай, Ардебиль. «Да буду клят, коль вспомню тебя, Ардебиль!»[7]

      С Ардебилем – древней столицей Азербайджана, мы расстались поутру, на заре.

      Переночевал я у своего коллеги. Мой ардебильский друг сказал:

      – Если понадобится, ищи меня по этому номеру, – и протянул мне записанный на бумажке номер мобильного телефона. И этот жест был совершен чуть ли не украдкой, будто он опасался, что номер перехватят чужие руки.

      Выехали, и Мохаммед включил записи азербайджанских песен. Пела Ройя. Так себе, пресная песня.

      – Давай условимся, – говорю, – вплоть до моего возвращения будем слушать только фарсидские песни. – Родина родиной, но это необходимо мне, чтобы я полностью проникся ощущением, что нахожусь в Иране.

      Автор и исполнитель запретной песни по имени Адия начал петь игривую, озорную песню: «Пусть красавицы попляшут…» Потом перешел на минорные ноты, и в завершение песни донесся звук разбившихся вдребезги стекол автомашины, наехавшей на препятствие (стена ли, дерево ли).

      Чужие места, проливной дождь, запретные песни и… ардебильская боль. Душу мою свербила история, предаваемая забвению.

      Вторая кассета – запись певицы по имени Марьям. Она пела так горестно, так жалобно, что мне показалось: не из сочувствия ли ко мне. Может, обладательница этого голоса прекрасная женщина. Но петь ей возбраняется. Такова участь женщины в Иране. По этой причине и упекли за решетку прекрасную Марьям, поющую сладостно-печальные песни, – в тегеранскую тюрьму.

      Также ищут и Адия, поющего запрещенные песни. Однако, здесь все слушают «крамольные» песни в исполнении «крамольных» служителей искусства. В их числе и мой шофер.

      Для него нет существенной разницы между запрещенной песней и запрещенным алкоголем. При случае он не отказывает себе и в том, и в другом удовольствии. Для него не имеет значения и то, в чадре ли ходит его жена или без, ибо он считает, что женщина всегда есть женщина.

      Здесь очень легко подтвердить истину о том, что запретный плод сладок…

      Я обернулся. Позади никого, только безмолвие, нарушаемое стукотней дождевых капель по кровле машины. И музыка.

      – Выключи, – я показал на магнитофон.

      Мохаммед внял просьбе.

      Мне показалось, что тишина сама по себе – прекрасная музыка. «Музыка рождается безмолвием и исчезает в нем».

      – Это – старая дорога, но покороче. Сейчас никто по ней не следует, кроме перебирающихся на эйлаги, – нарушил Мохаммед молчание.

      До

7

Строка из стихотворения Мирзы Алекпера Сабира.