DUализмус. Трава тысячелистника. Ярослав Полуэктов

ступенек выше и могла уже намыливать шеи не только своим ученикам, но и младшему преподавательскому составу.

      Второй раз Олеся отчего-то замуж не вышла. И совсем некстати, и самую малость стало пошаливать сердчишко.

      Школа – дело нервное.

      Бабушка совсем «заплохела» и год назад ушла в мир иной.

      Дед был по здоровью «так себе», ковылял помаленьку, бодрился, брился, молотил что-то там колотком, нацеплял на китель единственную юбилейно—милицейскую медаль, и иногда сопровождал Груньку в музыкальную и художественную школы, где она подавала какие-то там надежды.

      Грунька раз или два побывала за границей с девчачьим коллективом, привезя оттуда грамоты, мамке какие-то цветные тесёмочки, от иностранных подружек браслеты из бисера и от мальчика—ровесника девочку-куклу, совсем не похожую на певицу Далиду, даже если бы Далиде сминусовать лет сорок. Да и жива ли, кстати, Далида? Однако уж, поди, нет. Извинит, если что.

      ♫♫♫

      – Мама, а помнишь, когда мы давно ходили в этот парк и сидели на железной лошадке, …то есть на этом жеребёнке…

      – Да, доча, было дело.

      – … то был ещё, кажется, какой-то колючий дядя…

      – Опа! Нет, доченька, ты что-то путаешь, – сказала, поперхнувшись мороженым, мама, – тут всегда была только одна лошадка и мы с тобой. А эту лошадку зовут… сейчас скажу…

      Тут белыми каплями заплакало мороженое.

      Мама Олеся шмыгнула носом и принялась оттирать подол, а заодно читать надпись на постаменте. Там было затёртое имя автора и такое же неясное название скульптуры.

      Розовой тенью промчались над парком детские воспоминания, и одно из них застыло над Грунькой.

      – Дадакигян? – как-то неуверенно осведомилась девочка.

      – Что, что? Какие глупости. Пойдём отсюда на качели или на карусель. А хочешь, на поницикле прокатимся?

      Мать заторопилась.

      На полпути к машинкам Грунька остановилась как вкопанная.

      – А я поняла свою картинку…

      – Что-что? О чём это ты?

      – …Она помятая, моя, совсем детская. Ничего хорошего. Каракули одни. А мне бабушка, перед тем как …ну, умерла… мне её дала. И сказала – береги.

      – Интересно, и что же дальше.

      – Дальше? Дальше с одной стороны «мама» написано, а с обратной… я думала белиберда… Какой-то «дадакигян» написан и «гого». Я поняла!

      – Что ты поняла? Опять выдумываешь ерунду.

      – Ну как же ты не хочешь понять: «гого» это лошадь, ну «иго-го», понимаешь! Лошадь. А «дадакигян» это тот самый дядя, который Кигян с бородой.

      – Любишь ты выдумывать, фантазёрка ты моя. Ну, и на каком будем Кигяне… Тьфу! Да, к черту всех этих лошадей… и коней дурацких тоже. Ты же уже большая, пойдём лучше на машинки!

      – Пойдём, – ответила, засопев, Грунька, и оторвала от мороженого кусок позолоченной обёртки.

      Золотой-презолотой, как жизнь-жестянка Дады Кигяна.

      CODA

      Плафон

      1

      Похороны были предостойными, шумными