DUализмус. Трава тысячелистника. Ярослав Полуэктов

через музей – наш главный рыночный инструмент, двигатель, катализатор прогрессивного и одновременно кристаллизатор, допинг, ксанор, эфексор, антидепрессант после пули в мозгу, кислород, доппамять в операционке, и вечная заморозка самого лучшего из самого что ни на есть достойного и народного.

      Так утверждал умный и современный донельзя Никодим. И не жалел денег на выставки, презентации и зарубежные конкурсы.

      И, действительно: музей, и его содержимое приносили ощутимые бонусы.

      Особо ощутимые золотые и бриллиантовые бонусы красовались на директрисе музея Софье Ярославовне Чащиной.

      – Наша Софушка, – так, не стесняясь, называл её Никодим, старомодно целуя её разглаженные кремами, пахнущие жасминами руки, находясь в самых неподходящих местах: у общипанного стенда с передовиками, в убогой столовой на такой же допотопной раздаче, у общего рукомойника при входах в не отличающиеся особой гигиеной туалеты… – наша Софушка, – говорил Никодим, – по существу есть главный золотой винтик швейцарских часов, огранённый бриллиантик нашего завода.

      Пусть будет так, как считает руководство. Винтик, пусть даже золотой, – не штурвал и даже не рычаг электросчётчика.

      – Денег в кассе хотелось бы иметь побольше! – так считает простой народ.

      2

      Танюша не была старообрядчицей, проповедующей сарафаны, тем более не была ни стеклодувом, ни доработчицей-резчиком, ни даже составителем рецептов или помощником мастера по печам. Она носила стринги.

      И она советовала делать это каждой женщине, желающей видеть в себе женщину, а не предводительницу кастрюль.

      Она работала бессменным секретарём, и давненько этак – даже трудно сказать точно, сколько лет подряд – прислуживала Шефу.

      Она, не прикладывая неимоверных усилий, а методом естественной бочковой выдержки, не нытьём—мытьём, так катаньем, фактом своего существования в соседнем кабинете приблизилась к Прокофьичу (так в просторечье звали почившего в небытие Шефа). Приблизилась настолько, что, в конце концов, стала известной, достаточно незаменимой в житейских делах и одновременно самой расхожей, исключая, конечно же, Софью Ярославовну, фигурой заводского фольклора.

      Медленно и верно она стала, хоть и скрытой за ширмой, вовсе не главной, не ключевой, но всё равно что-то двигающей или помогающей двигать помощницей кукловода.

      Приблизившись к кукловоду и, само собой, к тому месту, где пишутся сценарии, она, сама того не ожидая, оборотилась в необходимого по стандарту жизни заводов того самого персонажа – всего на виду, чьи поступки, внешность, оплошки, высказывания, манеру пить и говорить, сморкаться, плакать, нечаянно пускать ветры, ходить гурьбой в туалет без защёлки, стоять там на стрёме и совершать иные противозаконные действия – принято обсуждать и обсмеивать на каждом перекуре.

      А, кроме того, про Татьяну шептались не только на заводе.